Еще одна ее история называлась «Падёж». Тысячу лун назад, рассказывала она, великая болезнь постигла племя. Почти все умерли. Люди падали на землю и всего через несколько часов умирали. О, как мы боялись этой истории! «Тысяча лун» у матери обозначала самый долгий срок, который только можно вообразить. Примерно как «сто лет» у Томаса Макналти. Бродячий проповедник как-то спросил его: «Томас, когда ты приехал в Америку?» – «Сто лет назад», – ответил Томас. Для моей матери время было не длинной нитью, а чем-то вроде круга или обруча. Она говорила, что, если долго идти, можно найти еще живыми людей, которые жили давным-давно. Она называла это «тысяча лун сразу». Так далеко пройти нельзя, говорила она, но все равно эти люди где-то есть. Ее представления о мире завораживали нас, детей, и вместе с тем пугали.
Но конечно, солдаты убили ее, и моего отца, и дядьев. Убили и сестру, и теток, много народу убили. Наверняка. Потому что больше никого не осталось. Мне казалось, что я одна.
Мы для них были ничем. Теперь я думаю о том, как важно для нас было – быть кем-то, и гадаю, что это значит, когда другие люди решают, что ты – ничто и достоин лишь смерти. Как все то, чем мы гордились, было раздавлено и перестало существовать и остались лишь пылинки, которые унес ветер? Куда девалась тогда храбрость моей матери? Тоже обратилась в пыль? Мы думали, что мир называется «остров Черепахи» [2] Остров Черепахи – название Северной Америки, бытующее у индейских народов в США и Канаде. Согласно ирокезскому мифу, различные животные пытались донырнуть до дна океана, чтобы принести оттуда грязь для создания суши. Грязь поместили на спину черепахи, и из нее вырос континент, теперь известный как Северная Америка.
, но оказалось, что нет. Каково это для сердца человека? Каково было моему сердцу?
Ничто, ничто, ничто, мы были ничем. Я думаю об этом, и еще думаю, что это – вершина печали.
Но может быть, именно поэтому Томас Макналти и Джон Коул меня полюбили. Потому что я была дитя-ничто.
Лишь несколько маленьких детей уцелели в резне, и их вырвали из той жизни, как шипы, и поместили в другую. Потом миссис Нил в крепости учила меня английскому языку и отдала Томасу Макналти, когда он попросил. Она спросила, хочу ли я ехать с Томасом. И даже несмотря на то, что я была маленькой потерянной девочкой, а он – грубым солдатом, он мне нравился. Я помню, как сидела, вся такая маленькая и аккуратная, перед миссис Нил и решала. Да. Они хотели забрать меня с собой как служанку. Может быть, миссис Нил отдала бы меня в любом случае. Но я этого не знаю, потому что сказала «да». Томас нравился миссис Нил. Она ему доверяла. Теперь я понимаю, что многих индейских девочек забирали с дурными целями. Тот сумасшедший Старлинг Карлтон – все знают, что он воровал детей. Он крал их из индейских земель и продавал людям для таких страшных дел, что никакая глухая зима и черная ночь с ними не сравнятся.
Нет, я думаю, что и впрямь не помню той резни. Я честно думаю, что не могу вспомнить.
А теперь со мной случилось еще что-то такое, чего я не помню. Оно случилось только что.
И вдруг посреди всего этого через пару недель явился Джас Джонски. Он прицокал по проселочной дороге верхом на старой кляче, которую, видно, выпросил на извозчичьем дворе у своего приятеля Фрэнка Паркмана. Конечно, я с тех пор не бывала в городе, а Джас, видно, ждал меня там. Кто разберет, что было у него в голове. На дворе стояла поздняя весна, изредка проглядывало солнце, но было еще холодно. Дрожь у меня прошла – во всяком случае, на сторонний взгляд, – но от вида Джаса на этой жалкой кобыле, от его красного лица мне стало нехорошо. Я не очень-то хотела с ним говорить. Совсем наоборот. Я стояла в гостиной так, чтобы меня не видно было из окна, и следила, как он подъезжает, вонзая шпоры в бока сивой кобылы. Мужчины отлучились, но недалеко, они работали в сарае для хранения табака – всего в сотне ярдов от дома.
Розали как раз чистила ружье Теннисона. Оно лежало разобранное на кухонном столе, и в комнате густо пахло ружейной смазкой.
– Кто там едет? – спросила она, не поднимая головы. Наверно, услышала стук копыт. Я уже говорила, что каждого незнакомца приходилось бояться.
– Это этот, Джас Джонски, – сказала я.
Розали оставила братнино ружье и подошла к окну. Она послала туда яростный взгляд, а потом оглянулась на разобранное ружье, словно оно сейчас не помешало бы.
– Ты хочешь его повидать? – спросила она.
– Не очень-то.
Читать дальше