Себастьян Барри - Тысяча лун

Надолго воцарилась тишина. Со двора не доносилось ни звука, и мы не знали, что происходит.

– Так это он, значит? – спросил Лайдж Маган.

Мы сидели в доме, за хорошо знакомым столом. Розали Бугеро – рядом со мной, Томас Макналти – напротив. Томас скрестил руки на груди и глядел на меня, качая подбородком в седой щетине. Джон Коул стоял у окна и смотрел во двор, но таким странным, невидящим взглядом. Теннисона Бугеро с нами не было – он сидел в бельевом чулане с Джасом Джонски.

– Он такого не говорил, – ответил Томас Макналти. – Он сказал, что это был не он. Сказал, что за каким нечистым он бы сюда приехал, будь это он. Так прямо и сказал, только что. Даже когда ты, Лайдж, сунул ему дуло ружья под подбородок, он все клялся, что это не он.

– Тогда, надо думать, придется его бить, пока не скажет правды, – вскинулся Лайдж. – По мне, так у него виноватый вид. И сбежать он хотел тоже как виноватый. Когда я выстрелил, он встал как вкопанный. И обернулся, весь белый. Тут, Томас, ты пришел, и я его спросил, а он ничего не сказал, только обмочился, и я его еще раз спросил, уже с ружьем, и тут он точно сказал, что ни при чем. Он сказал, даже не знал, что чего-то случилось. Десять дней ждал вести от Виноны, а от нее ни слова. «От невесты», сказал. И вот приехал посмотреть, что к чему.

Лайдж Маган посмотрел на Томаса Макналти с таким особенным выражением, которое означало: ну, что ты на это скажешь?

Но Томас Макналти не ответил. Он положил ладонь на мою потеющую спину. Я плакала, как весенний дождь. Я тряслась. И опять тряслась. Мне было худо, как отравленной. Томас Макналти слушал мою речь – странную речь без слов, которая лилась из меня. Мне никогда не было так горестно, тошно и страшно. Даже когда я пробиралась к Лане Джейн Сюгру, чтобы ее братья отвезли меня домой. Я не хотела знать, что со мной сделали. Не в подробностях. Я не хотела больше слышать разговоров. Я хотела, чтобы все вернулось, как было раньше, – я, и белое платье, и работа на законника Бриско, и мечты о поцелуях Джаса Джонски.

– Ну, нам надо знать, что делать, – сказал Лайдж Маган. Гнев вышел из него так же быстро, как и вошел. – Черт возьми, мы не можем его оставить связанным в чулане, если он не виноватый.

– Мы его выпустим, если мы ему верим, – твердо сказал Джон Коул. – Я вот не знаю, верю ли я ему. Он попросту вонючка.

– Зато ты сразу узнаешь, как сюда явится шериф Флинн с двадцатью молодцами и все тут к черту разнесет, – сказал Лайдж Маган. – Нам надо только дознаться, что случилось.

Говоря это, он смотрел на меня. Я видела его сквозь водопад слёз. Я даже не знала, что сказала Розали Бугеро мужчинам. Про то, что меня порвали. И все такое. Я даже ни разу не целовалась с этим парнем. Неужели это он меня порвал? Он ли это был? Я кричала на себя внутри себя, кричала громко, во все горло. Это было не видно снаружи. Но Томас Макналти был старый и мудрый, и он чувствовал, что происходит с другими людьми, я так думаю.

– Смотри, если человек ничего не помнит, это не значит, что ничего не было, факт, – сказал Томас Лайджу Магану.

– Я сейчас уложу девочку в постель и дам ей кроличьего бульону, – сказала Розали, тоже сердито, со скрежетом отодвинула стул и встала. – Посмотрите на нее. Она даже сидеть не может.

Я чувствовала, что растворяюсь. Мне казалось, что я вода и нет чашки, чтобы меня удержала. Мне казалось, что я крохотная. Я знала, что миру плевать. Внешнему миру, за пределами фермы Лайджа. Мир хочет, чтобы с индейскими девочками случалось плохое. Я так думала, когда у меня выходило думать. Но большей частью я старалась удержать свою тающую голову. Тающие руки и ноги. Я всего лишь девочка, верно ведь? Я была очень рада, что со мной Розали, такая добрая.

Но они все добрые, просто не знают, что делать. А ведь раньше они тысячи раз знали, что делать, в самые плохие времена. Потому они все еще живые и я все еще живая. Была все еще живая, но теперь боюсь, что как-то умудрилась умереть. Что кто-то взял и убил меня. Как же мне после этого встать? Как заполучить обратно свои руки и ноги? Как мне снова стать счастливой, глупо счастливой, каким нужно человеку быть в этой жизни? Стоять на крыльце весенним утром и чувствовать холод в солнечном свете и вместе с тем дальний отзвук лета? Каким глупым ребенком я была – но это самое лучшее, чем только можно быть в мире с тех пор, как он есть. Глупым ребенком, которого любят все вокруг. А что, если это был какой-нибудь неотесанный деревенский олух, заметивший единственные на весь город индейские черные волосы. Может, это и правда был деревенский олух. Может быть. Я все смотрела и смотрела назад, с натугой пытаясь увидеть. О, если это не Джас Джонски – может, для меня и осталась надежда.