Мелф - Концерт для Крысолова

— Это был не сон, — сказал Бальдур .

А Франц Рам утром не появился. Не появился и днем. Отто и Бальдур совсем извелись от тревоги и голода.

Они расстелили один спальник, улеглись на него и прикрылись вторым. Так было не то что теплее — днем не было холодно, солнце быстро высушило траву — так просто было лучше. Они обнялись — это создавало иллюзию, что не все, не все еще потеряно. Пусть ты один остался у меня — но остался же, пусть и голодный, грязный, несчастный, с щетиной на подбородке и глазами, полными глухой тоски, все равно ты здесь, ты мой, и это не то чтобы хорошо — это просто последнее, что держит меня на свете.

Объятия эти были делом опасным — Отто почувствовал, как Бальдур заерзал, и не стерпел, засмеялся:

— Нет, Бальдур, ты феномен. Устал, голоден как черт, не выспался, а все равно тебе надо…

Тот ничего не ответил, спрятав голову под спальник. И Отто подумал — черт, а ведь он ночью всерьез говорил о том, что нам, возможно, придется расстаться. И так спокойно говорил. Наплевать ему, что ли, на меня?.. Или уже отпереживал свое и действительно спокойно, достойно солдата готовится к смерти?

Да что ж удивительного, что ему хочется… Этого. Сейчас. Вдруг потом уже не будет возможности такой… Ах, Бальдур…

Его присутствие, его близость стала вдруг такой раздражающей, болезненной, что у Отто екнуло сердце. Ну невозможно было сейчас думать о ночных безнадежных словах Бальдура. Вот, уже хоронит себя, придурок, можно ведь что-то придумать, раньше смерть не нашла, хотя рядом бродила, лысая невидимка, на Гиммлера похожая, — а сейчас что, найдет? Слабак, трус. Уже и лапки кверху? Я отдам иванам шлем и сапоги? И жизнь?..

Не дело. Нет. Это не дело, и вывести его из этого состояния горького спокойствия приговоренного некому, кроме меня. А у меня только один способ это сделать. Пусть простит меня, если сможет, но я хочу, чтоб он понял, что еще жив.

Отто за волосы вытянул голову Бальдура из-под спальника — не медленным садистским движеньем, а резким рывком, тот взвизгнул от боли и неожиданности, вытаращил на Отто ошалевшие глаза:

— Ты что?!

— Замолчи. Молчи.

Отто смотрел в его лицо — бледное, мятое, небритое. Волосы надо лбом торчат, уже грязные после всего этого, противный цвет у них, когда салятся. Под глазами круги с колесо от фольксвагена, нос мокрый от промозглой ночи, обветренные губы потеряли цвет и потрескались.

— На тебя смотреть противно, — полушепотом сообщил Отто, — ты на черта драного похож.

— Не смотри, — так же, шепотом, ответил Бальдур.

— А я тебе в лицо смотреть и не собираюсь.

Отто быстро огляделся. Надо что-то придумать. Только не на спальнике — не хочу я, чтоб ему было, как обычно, хорошо и удобно. Это не поможет — он только рассиропится и еще больше будет жалеть себя. Пусть будет необычно, пусть даже скверно будет. Зато оживет сразу. А то войну проиграли, а он все страдает, что жизнь не малина, как мозгляк последний.

— Вставай, — приказал Отто вполголоса.

— Куда?.. Зачем?! Здесь плохо, что ли?

Рывком откинув спальник, Отто поднялся и дал Бальдуру пинка — точней, просто ткнул носком сапога в бедро.

— Ты что творишь? — рявкнул тот, — Больно!

— А ты делай, что говорят. Делай, Бальдур. Я прошу, — голос Отто звучал отнюдь не просительно.

Ширах сидел на спальнике, щеки у него горели, глаза смотрели мимо адъютанта. Он ничего не мог понять, ему было больно и обидно, он ждал от Отто, как обычно, лишь ласки и утешенья, а тот так вел себя с ним, словно они успели стать врагами.

— Ты еще «вальтер» вынь. И заставь меня делать то, что ты хочешь, под дулом. Что это такое, а? Что?! — спросил Бальдур с отчаянием, по-прежнему не глядя на Отто.

— Бальдур. Встань. Вставай. Я просто хочу тебя трахнуть.

— Дулом «вальтера»?..

— Неплохая идея…

Бальдур поднялся, Отто схватил его за шиворот, подвел — с трудом, надо отметить, тот вяло упирался — к толстой рябой березе.

— Ты меня трахать собрался или вешать?..

— Вешать. Дулом «вальтера». Замолчи ты, трепло… — голос Отто зазвенел аж как-то по-мальчишески, молодо и жестоко, — Давай штаны лучше снимай. И нагнись. Подержись за березку. Будем поближе к природе…

— Неудобно же так!

— Нормально. Для меня чуть-чуть потерпишь, правда?

Бальдур издал сдавленное пыхтенье, когда Отто вошел в него — без смазки и в такой дурацкой позе ему было тяжело, очень тяжело. Стоять, держась за дерево вытянутыми руками, было неудобно, непривычно, и Бальдур сунулся вперед и окончательно обнялся со стволом, прижался щекой к твердой коре, тихонько охая, хотя хотелось ему, честно говоря, завыть от обиды. Отто ведь не церемонился с ним — он сам удивился, как возбудила его, прямо-таки вздернула, нелепая, некрасивая, беззащитная поза, в которую он поставил своего любимого; в таком виде на Бальдура было невозможно смотреть — он выглядел жалким, а смешно оттопырившаяся задница так и просила всадить покрепче, чем Отто и занялся. Бальдур кусал губы — орать он из гордости не хотел, даже когда стало больно, а боли от этого он ведь давно уже не испытывал, если не вспоминать о всяких приключениях. Но ведь это был Отто, Отто, не Яльмар из СС, не Рихард Вагнер! Отто только раз в жизни намеренно сделал ему больно — хотел наказать за случайную связь. И это было понятно, Бальдур не сопротивлялся нисколько, хотя сама идея, что его наказывают таким способом, была ему отвратительна, а задница потом два дня болела.