Мелф - Концерт для Крысолова

— Сын мой Рихард, если вам так уж нужно кому-то служить, отчего вы не хотите послужить Господу?

Бывший эсэсовец Рихард Вагнер, при рождении записанный в приходской книге как Рихард Фридрих Шлотц, поднял на него свои дикие зеленые глаза так, как поднял, возможно, на Христа свои засохшие в могиле очи Лазарь.

— Святой отец, а это…это… это возможно для меня?..

— Сами же сказали, что умерли. Отчего б не воскреснуть — для Господа?

Мысленно кардинал добавил: «Это первый, кого ты спас, Бальдур… или уже не первый?.. Ты правильно понял…»

В ночь с 1 на 2 мая 1945 года возле городка Швац под Инсбруком трое мужчин в форме дивизии «Великая Германия» с безнадежной руганью пытались вытолкнуть из грязи престарелый армейский «Фольксваген». Когда машина наконец выползла из тягучего месива, водитель закурил, испачкав сигарету грязными пальцами, и произнес:

— Похоже, передача полетела, я сразу так и понял. Приехали.

— О Господи, — простонал второй мужчина, бессильно валясь на сиденье и с глубоким отвращением разглядывая голенища сапог, вымазанные рыжей глиной, — Франц, скажи, что это была шутка.

— Те, кто так шутит во время боевых действий, долго не живут, — отозвался водитель.

Третий мужчина молчал — он не особенно помогал выталкивать машину, потому что у него была всего одна рука.

— А как же поручение Дитриха? — пробурчал второй, — Вот что теперь делать? Я же не могу на него наплевать?

— Вы же не виноваты в том, что машина сломалась, — водитель о чем-то подумал и произнес:

— Ладно. Доставайте спальники и отдыхайте здесь. Отгоню этот гроб на колесах в Швац — там, как я помню, есть автомастерская. Ну и узнаю, как там и что. Ну и вернусь к вам. Тут идти-то с километр будет, не больше… Отто, — тихо обратился он к однорукому, — ты бы о костре подумал, смотри, как твой шеф трясется…

— Неудивительно, что трясется, он мокрый весь, как и мы оба. Под дождь-то попали? Да еще и грязища эта…

Тот действительно трясся, а выбравшись из фольксвагена, уселся прямо в мокрую траву.

Водитель кивнул и полез в машину, в которой что-то глухо застучало, когда он еле-еле тронул с места.

Отто, с двумя спальниками под мышкой, произнес:

— Хватит сидеть и дрожать, вставай, Бальдур. И давай поищем место посуше.

— Да тут все и везде мокрое!

— Не капризничай, не позорь «Великую Германию». Командира на тебя нет.

— А то что?

— А то заставил бы бегать по кругу, чтоб форма высохла. И чтоб не хандрил. Постой, подержи спальники, костер разведу.

В этом Ширах был весь — если на людях держал себя прилично и по-мужски, то при Отто не стеснялся поныть-похныкать по любому поводу. Отто необидно подкалывал его, взывая к его совести и мужественности.

У теплого костра, который Отто, хоть и с превеликим трудом, но ухитрился разжечь, настроение у Бальдура фон Шираха слегка улучшилось. Отто поглядел, как он сидит, кутаясь в шинель, подтянув колени к подбородку и поблескивая в темноте скорбными глазами, и засмеялся:

— Чучелко ты! Посмотри, на кого похож!

— А что такое?

— Нечего было грязной перчаткой нос чесать, вот что. Морда полосатая, вся в глине… Чингачгук-то! Утрись!

— Правда, что ли? — Ширах полез в карман за платком.

— Жрать хочется, — сказал Отто, — да кто ж знал, что так случится. Интересно, Рам догадается из Шваца пожрать захватить?..

И тут же понял, что про еду завел зря. Ширах опять помрачнел.

— Устал ты, — сказал Отто ласково, подсев к нему и обняв левой рукой, прижав к себе, — Плохо тебе совсем. Ну, ничего, война почти кончилась… сам понимаешь — всё, каюк. Будет все по-другому. Чем будешь после войны заниматься?

— А ты?

— Мне все равно, чем смогу, лишь бы с тобой.

— Спасибо. Только ты об этом больше не говори, Отто, беду себе накаркаешь…

— Какую еще беду?

— Это тебе, Отто, можно будет еще чем-то после войны заниматься — если вовремя от меня отделаешься и в лагерь для пленных не попадешь. А я конец войны не переживу. Я же не ты, Отто, я же шишка, хоть и бывшая. Поймают — к стенке без разговоров.

— Не трусь, ну. Откуда ты знаешь?..

— Чувствую — будет так. А может, и хуже еще… — пробормотал Бальдур, еще тесней прижавшись к Отто.

— Давай спать. Чего сидеть мучиться. Утро вечера мудренее.

Утром оба одновременно приподнялись и уставились друг на дружку ошалелыми глазами.

— Я видел такой поганый сон… — сказал Отто.