Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Заметим, что первая попытка поставить «Пугачёва» относится к 1921 году, в котором поэма увидела свет. Мейерхольд задумывал сценически воплотить произведение в своём Театре РСФСР I - но всё так и окончилось проектом.

Наутро, в воскресенье, Житоров позвонил в гостиницу и пригласил приятеля к себе домой. Жил в десяти минутах ходьбы. Встретил он Юрия, облачённый в белые вязаные подштанники и в футболку. Ткань обтягивала развитые округлые мышцы ног, скульптурный торс. Марат выглядел выспавшимся.

– И у такого занятого начальства выдаются выходные! - располагающе улыбнулся гость. - Я свидетель редчайших минут.

– Ничего смешного - в самом деле, замотан. И сегодня свободен только до восьми вечера, - слова эти были произнесены со снисходительным дружелюбием.

Житоров занимал трёхкомнатную квартиру в доме, где обитали исключительно ответственные лица. Жена - спортсменка, инструктор ОСОВИАХИМа по управлению планёром, - не пожелав бросить работу, осталась в Москве. Супруги решили «пожить двумя домами» - учитывая, что Марат назначен в Оренбург не навечно.

Вакер прошёл за другом в гостиную. Полы, недавно вымытые приходящей домработницей, поблескивали бурой, со свинцовым отливом краской, что не шла к весёленьким золотистым обоям. Не под стать им был и тёмно-коричневый - по виду неподъёмно-тяжёлый - диван, обитый толстой кожей. Кроме него, в комнате стояли два кресла в чехлах, голый полированный стол, пара стульев, сосновый буфет (точно такой, как в номере Вакера) и тумбочка с патефоном на ней.

– Ну-у, мы на финише? Можно поздравить? - шаловливо и в то же время торжественно обратился гость к хозяину.

По недовольному выражению догадался: поздравлять-то и не с чем. Тем не менее Житоров произнёс с апломбом:

– В любую минуту мне могут позвонить, что признание есть! - встав перед усевшимся в кресло приятелем, брюзгливо добавил: - Сегодня пить не будем. Хватит! И-и... не знаю, чем тебя угощать...

– Угостишь чем-нибудь! - неунывающе хохотнул Юрий.

Хозяин, будто никакого гостя и нет, прилёг на диван, отстранённо развернул областную газету. Друг внутренне вознегодовал: «Смотри, как козырно держится, скотина!» Стало понятно - его пригласили из самодовольного, показного гостеприимства: «А то скажешь - ни разу в дом не позвал».

Он, однако, не пролил вскипевшей обиды, а, закинув ногу на ногу, задал тривиальный вопрос:

– Что интересного пишут мои местные коллеги?

– Да вот гляжу... производственные успехи, как обычно, растут... Ага, отмечается успех другого рода: самогоноварение из зерна изжито. Но из свёклы, картошки - продолжается... - пробегая взглядом столбцы, Марат подпустил саркастическую нотку: - Критика в адрес милиции, прокуратуры... куда смотрят органы на местах?

Он уронил газету на пол:

– Вот что я скажу. Какие ни будь у нас достижения, но и через сто лет самогонку будут гнать!

– Интересное убеждение чекиста! - поддел Юрий и, забирая инициативу, «поднял уровень» разговора: - Я вчера перечитывал Есенина - он бы с тобой согласился. Но я не о самогонке, хотя он в ней знал толк. Его поэма «Пугачёв» - вещь, примечательная прозрачными строками... Между прочим, место действия - здешний край. Ты её давно читал? Помнишь начало - калмыки бегут из страны от террора власти?..

Начальство, продолжил он пересказ, посылает казаков в погоню, но те - на стороне калмыков. Казаки и сами хотели бы уйти.

Он процитировал по памяти:

– «Если б наши избы были на колёсах, мы впрягли бы в них своих коней и гужом с солончаковых плёсов потянулись в золото степей...» - Читал дальше умело, напевно - о том, как кони, «длинно выгнув шеи, стадом чёрных лебедей по водам ржи» понесли бы казаков, «буйно хорошея, в новый край...»

Житоров слушал без оживления, покровительственно похвалил:

– Память тебе досталась хорошая.

Друг, считавший свою память феноменальной, обдуманно развивал мысль о поэме:

– Есенин начал писать «Пугачёва» в марте двадцать первого, когда вспыхнул Кронштадтский мятеж. На Тамбовщине пылало восстание...

Он выдержал паузу и произнёс в волнении как бы грозного открытия:

– В связи с этим создана антисоветская поэма! Воспето, по сути, крестьянское, казачье... кулацкое, - поправил он себя, - сопротивление центральной власти!

Я тебе докажу... - проговорил приглушённо от страстности, с суровой глубиной напряжения. Его лицу сейчас нельзя было отказать в подкупающей выразительности. - Во времена Пугачёва, ты знаешь, столицей был Петербург, из Петербурга посылала Екатерина усмирителей. А в поэме, там, где казаки убивают Траубенберга и Тамбовцева, читаем: «Пусть знает, пусть слышит Москва - ... это только лишь первый раскат...»