Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

– Где основания, что это не произвол?!

Офицер уставился на него вдруг побелевшими бешеными глазами:

– Молча-а-ать!!! - обтянутая белой перчаткой рука сжалась в кулак.

Два жандарма схватили Байбарина своими ручищами, а один из агентов бесцеремонно обыскал его. Второй принялся рыться в вещах. Прокл Петрович выворачивался, как уж, всеми силами пытаясь освободиться:

– Я жаловался его величеству императору! От него скрывают, но до него дойдёт...

Штаб-офицер усмехнулся высокомерно и ненавидяще:

– Я исполняю высочайшую волю! И советую быть спокойнее - если не желаете угодить в сумасшедший дом.

Слова о «высочайшей воле» подрезали ходатая. Однако он старался, несмотря ни на что, не уронить себя:

– Па-а-звольте, ваше имя?

Офицер сделал знак, и Байбарина повернули, держа за руки, к стене, притиснули к ней носом. Только после этого хорунжий услышал чётко и гордо произнесённое:

– Подполковник жандармского корпуса барон фон Траубенберг!

У Байбарина забрали, за исключением паспорта, все бумаги и даже письменные принадлежности. Затем ему было сказано:

– Сейчас вы отправитесь с нашим служащим на вокзал и незамедлительно покинете Санкт-Петербург! Вам оплачен проезд в вагоне второго класса до станции Тосно, - подполковник протянул железнодорожный билет.

Это могло свидетельствовать, что жалоба действительно попала к царю. Прогоняя «народного стряпчего» прочь, государь сопроводил высылку поистине царственным жестом. Обида, возмущение разрывали грудь Байбарина, и он излил это в возгласе:

– Почему - Тосно? Что мне делать в Тосно?

– Катиться оттуда, куда будет угодно! - с холодным безразличием указал фон Траубенберг.

Агент в щегольском костюме, взяв извозчика, проехал с Проклом Петровичем на Московский вокзал. В купе франтоватый господин, усаживаясь, упёр в пол модный дорогой зонт, который, будучи сложенным и помещённым в футляр, выглядел тростью, накрыл рукоятку ладонями и принял непроницаемо-скучающее выражение. Байбарин был вынужден притворяться таким же спокойным. По его требованию, помощник кондуктора принёс ему билет до Москвы. Господин, выходя в Тосно, сказал вместо прощания:

– Советую не задерживаться в Белокаменной. Езжайте домой! В Петербурге, в Москве никогда больше не показывайтесь!

Марат показался Юрию в то утро юношески воодушевлённым. Предстояла очная ставка Сотскова с Нюшиным. В столовой НКВД завтракая с приятелем, Житоров возбуждённо глянул ему в глаза:

– Много бы дал, чтобы присутствовать? Но... и ради тебя не могу нарушать.

Вакер вяло кивнул, подумав: «Знай, что непременно блеснёшь, - нарушил бы». Томясь и подгоняя время, он занялся тем, ради чего его сюда направили: материалом для очерков «Дорогами революционного отряда». Вспоминая героизм Житора и его красногвардейцев, требовалось рассказать, какая, благодаря заботам партии и правительства, благословенная колхозная жизнь расцвела в местах, где восемнадцать лет назад беспощадно столкнулись новое и отжившее старое.

Марат многое связывал с этим днём. От избытка трепетного огня он едва не вскочил из-за стола, когда к нему, в специально предназначенный для допросов кабинет, привели Нюшина.

Видать, в своё время это был казак большого здоровья, «дядя, что надо». Но сейчас Житоров отметил: исхудавшее лицо с землистым оттенком, глаза заморённо запали.

– Пра-а-шу садиться! - проговорил ехидно, натянуто-звенящим от нетерпения голосом.

Казак сел на табуретку, положив тяжёлые руки на колени, тягостно смотря в пол. На остриженном под «нулёвку» черепе белели два шрама: вероятно, следы клинка.

– Расскажите, как вы решили вернуться на родину!

Нюшин не поднял глаз:

– Много раз рассказывал, гражданин начальник. Всё у ваших записано. - Голос захирел в покорности.

– А вы лично мне расскажите. Уж уважьте! - Марат подчёркнуто говорил «вы», играя издевательски-любезной интонацией.

Арестованный сказал с тоской:

– Никому не дай Бог по чужбинам странничать, быть бездомным и для людей чужим. Всяко натерпелся. Конечно, мечтал про родину, думал... А тут ваши послы сагитировали, обещали...

– Дальше пока не будем! - прервал Житоров. - Остановимся на ваших словах, что всегда вы желали на родину. Было?

– А как иначе?

– Тогда почему вы на родине, в станице Изобильной, носа не показали, а хотели затеряться в Ташкенте?

Нюшин не глядел на начальника. Молчал.

– Боялись?! - в крике выразилась высшая степень злорадства.