Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Вакер усмехнулся про себя: «Как бы не так!» Сотсков не открывал глаз, видимо, мысленно читал молитву. Марат выдвинул вперёд голову, будто желая вцепиться в его лицо зубами.

– Нюшин участвовал в расправе над отрядом?

Аристарх отшатнулся, начальник обеими руками скомкал на его груди рубаху - женщина ахнула:

– Го-о-споди!

Муж тихо заговорил:

– Сколько меня выпытывали про тогдашнее. И вы в Оренбурге вызнавали так и эдак. Весь тот день я был в станице Буранной - и Нюшин был там же. Праздновали Святого Кирилла.

– Не отлучался Нюшин? Можешь поручиться?

– Дак всё время был у меня на глазах.

Житоров выговорил с переполняющей злостью:

– Интересно, что все вы друг у друга на глазах были! - бросил взгляд на детей. - Другое помещение есть? Туда пройдём!

Женщина вскрикнула: - Что же делается? - зарыдала. Старшая дочь взяла у неё захныкавшего ребёнка. Пришедшие меж тем слегка расступились, пропуская Сотскова в сени. Там он указал на дверь холодной кладовки.

Прошли в её полутьму - немного света проникало сквозь узкое окошко. По сторонам стояли кадушки с солёными огурцами, с квашеной капустой, горшки с отрубями, на стенах висели сбруя, серпы, пила-ножовка, связки лука, мешочки с семенами, пучки сухого укропа...

Житоров приказал Сотскову зажечь стоявшую в стакане на полке сальную свечу и держать её перед лицом.

– Нюшин знает тех, кто напал на отряд?

– Вам бы у него лучше спросить.

– Но ты знаешь, что он знает?

– Нет.

Кулак приложился к правому подглазью Аристарха - стакан со свечой глухо стукнулся об пол. Сотсков упал. Подошва сапога опустилась на его скулу.

– Убью, блядь! Говори-и!

Марат убрал ногу с лица лежащего, в неполную силу пнул в правую сторону груди: раздался сдавленный стон. Нога вновь занесена для удара.

– Встань! Свечу!

Аристарх поднялся, подобрал потухшую свечу, зажёг. Житоров с удовлетворением следил, как дрожат его руки от ожидания побоев.

– Морду свою освети, та-ак! Даю тебе подумать три минуты. Или ты говоришь то, что знаешь, о Нюшине - и я ухожу. Или мы увезём тебя в Оренбург, и уж я тобой займусь... - поднял руку, приблизил к глазам Сотскова циферблат наручных часов. - Три минуты пошли!

– Жестоко вы меня пытаете... невиновен я.

– А Нюшин?

– Про него ничего не знаю.

Марат резко замахнулся - лицо Сотскова дрогнуло, глаза закрылись. Обошлось без удара.

– С нами поедешь! - обронил негромко Житоров; он, сотрудники и Вакер вышли во двор.

Сотскова пустили в комнату одеться, за ним последовали милиционеры, оставив дверь нараспашку. Из избы донеслись детский плач, женские причитания, окрик милиционера:

– А ну, поспешай! Некогда нам!

На дворе, несмотря на приближение ночи, температура была плюсовая. С крыши, крытой толем, срывались частые капли. Где-то неподалёку заржала по-весеннему неспокойно лошадь. Вакер, показывая, что чувствует себя прекрасно, всей грудью вздохнул и,топчась возле Житорова, высказал:

– Решил стойку держать. Тебя не знает...

Приятель удостоил ответом:

– Ну-ну, знаток ты наш!

Ночевать остались в колхозе. Сотскова под охраной сотрудника НКВД и милиционера поместили в сельсовете. Марат, его помощник по фамилии Шаликин, а также Вакер расположились в доме председателя сельсовета, человека в прошлом городского, направленного в село партией. Его жена была известна тем, что умела готовить по-городскому. Житорова снедала своя страсть, далёкая от радостей приёма пищи, Шаликин казался человеком малоразборчивым в еде - зато журналист оценил по достоинству рагу и соусы.

В четверть седьмого утра Марат, за которым поспевали спутники, молодцевато взбежал по ступенькам сельсовета и, полный злой нетерпеливой энергии, шагнул в комнату, где на брошенном на пол тулупе провёл ночь Сотсков.

– Встать!

Аристарх и без того уже торопливо поднимался. «Ни минуты не спал», - отметил Житоров, всматриваясь в напряжённые, с багровыми прожилками, глаза.

– Ты крепко подумал?

На лице Сотскова появилось подобие улыбки, что вызвало у Вакера мысль: «Юродствует?»

– Всё зависит от тебя! - говорил Марат казаку. - Два слова о Нюшине - и иди домой к жене, к детям. Ведь как обрадуются!

Сотсков смиренно-сожалеюще развёл руками:

– Я бы рад всей душой, но не врать же...

– Нет! Мне нужна правда!

– Дак всё уже сказал.

Житоров произнёс неожиданно мирным тоном, со странным безразличием:

– Сволочь ты. Не жалко тебе семьи. Иди в машину и потом не жалей, если не вернёшься!