Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

Ни телом, ни рогами

Не кажет скотского норова,

Но всеми делами

Дает образ... борова!

Портрет вполне верный. О ком же тебе еще рассказать?.. Епископа Коссаковского и его почтенного братца ты, наверно, знаешь сам достаточно. Потомство когда-нибудь оценит их по справедливости... Заслуги же остальных тоже ждут еще разоблачения и воздаяния. А таких, как Подгорский, Лобаржевский, Бокамп и бесчисленное множество других, не приходится мелом метить: узнаешь их в темноте, — издали воняют падалью. Вот и представь себе, что за мразь собралась тут, в Гродно. Гм, попадется какой-нибудь простодушный баран в кунтуше, голосит, как заведенная шарманка, во всю глотку: «Свобода, равенство вера, liberum veto!» Смысл, однако, всех этих выкриков: бесправие, произвол, самодурство и жадность. Словом — веселый зверинец всевозможной гербовой шушеры! — закончил он, скользя блуждающим взором по веселой толпе.

— Не слишком ли уж мрачно смотришь?

— Даю язык на отсечение, если солгал! — вспыхнул Воина, но тут же прибавил прежним, насмешливым тоном: — Перед лицом чужих преступлений легче, брат, самому получить отпущение многочисленных грехов. Говорю тебе это не как моралист, льющий слезы над падением нравов, а как человек ужасно усталый. С удовольствием бы отдохнул я от этого карнавала прохвостов.

— Разве нет другой жизни и радости, кроме этого общества!

— Где же мне искать денег для сколько-нибудь приличной жизни? Человек привыкает даже к грязной луже.

Полонез окончился, музыка стихла, сменившись говором голосов, наполнившим зал.

— А к монашеской жизни у меня нет ни малейшей склонности! — заговорил опять через минуту Воина. — Разве только если бы у меня было достаточно средств, чтобы купить какой-нибудь тепленький епископат или хотя бы кафедру помощника краковского владыки. Тогда бы я, как наш примас, устраивал пикантные исповеди для высоких дам и разъезжал бы с ними в карете шестеркой, с крестоносцем впереди. Прятал бы трюфели в алтаре от лакомки капеллана, как епископ Скаршевский. Разукрашивал бы церковным серебром экипажи и сбрую, как Коссаковский. Ну, и жил бы себе припеваючи, как подобает пастырю. Костелы еще не вконец ограблены, хватило бы еще и на мою долю. Превосходная идея, не правда ли?

Заремба посмотрел на него с чувством невольного сострадания.

— Смотришь на меня, как ворона на подыхающую кобылу. — Воина почувствовал себя обиженным.

— Мне тебя ужасно жалко. Но я бы тебя вылечил.

— Угадываю даже, каким лекарством. Благодарю тебя, однако не по вкусу мне солдатская служба, не выношу запаха солдатских сапог, каши с салом и трактирных Венер.

Его даже передернуло от брезгливости.

— Может настать минута, когда это явится единственным лекарством.

— Может... А пока — очи долу! Чудо грядет к нам!

Заремба впился холодным взглядом в стройную шатенку, остановившуюся в нескольких шагах от них, в кругу блестящих молодых людей, привлекая на себя все взгляды. Она нарядилась Дианой. В исскусно взбитых надо лбом и ниспадающих вьющимися локонами волосах искрился изящный полумесяц из бриллиантов, а с обнаженных плеч свешивался золотой колчан, наполненный оперенными стрелами. Паутинная туника, точно сотканная из бирюзы, прошитой солнечными лучами, доходила у нее только до икр, перевязанных золотыми лентами. На всех десяти пальцах босых ног сверкали жемчуга, жемчугами же была опоясана лебединая шея, и подвешенные на золотой нитке жемчуга же прижимались к телу между открытыми грудями. Лицо у нее было дерзко красивое, нос орлиный, брови черные, словно грозно натянутые луки, глаза уличной вакханки, и пылающие, налитые кровью губы.

— Непорочная Диана! Горе Актеону! — вздохнул Заремба.

— Если он не захочет петь ее красу. Свора собак под рукой, натравить недолго.

— Кто это? Жемчуга у нее, как у королевы.

— Цену им знает Речь Посполитая! О ней ходит песенка:

Маркиза Люлли

Всех к себе притулит,

От короля до слуг —

Всяк ей милый друг.

Содержанка короля, ну — и многих других.

— Маркиза?!

— Одному Бокампу известно, как там у нее обстоит с титулом. Он сводил ее с королем, он же ей и покровительствует. Слыхал я, будто ищет для нее мужа. Надо ввести тебя к ней. Единственный дом в Гродно, где можно встретить все фракции, все сословия и все игры, от ломбера до бернардинского «дурачка». Очень веселенький домок.

И такую принимают!

— Эх ты, благородный рыцарь чистоты и невинности! Мужчина, начиненный нелепыми предрассудками, враг свободы! Заруби себе раз навсегда на носу: в просвещенном обществе всех стран, всех наций царит и правит один неувядающий принцип: «Ни панов, ни попов, ни бога».