Александр Черенов - Из записок Лаврентия Берии

Но, увы: история не знает сослагательного наклонения. А под глагол наклонения повелительного Москаленко приказал мне (приказал мне!!!) поднять руки, а Жуков опустился до личного обыска. Как будто я – абверовский террорист, решивший по дороге на обед заглянуть в Кремль с бомбой подмышкой! Эх, Жуков, Жуков! Сколько раз я поддерживал тебя перед Хозяином, смягчая твои хамские выходки и сглаживая промашки! Не будь меня, не было бы и тебя! И вот как ты отплатил мне! Ну, правильно: на то оно и доброе дело, чтобы не остаться безнаказанным!

Пока мне учиняли «шмон», Маленков объявил заседание Президиума закрытым. И то: чего тянуть, когда дело сделано! Я взглянул на часы: тринадцать ноль пять. Когда меня выводили в коридор, я заметил у входа ещё группу военных, человек пять, а среди них – Брежнева, Шатилова и Гетмана. Какая честь для меня: целая дюжина генералов собралась меня громить физически после того, как полдюжины политиканов разгромит идейно! К сожалению, правительственная охрана – мои люди – не видела момента вывода, потому что заговорщики окружили меня, и совсем не заботой! Так я «остался без связи».

Во внутреннем дворе меня посадили в ЗИС-110. Рядом сели четверо, из которых я прежде знал только генерал-майора Батицкого, который был начальником штаба Московского округа ПВО. В другой ЗИС – машина сопровождения – сели человек шесть во главе с Жуковым. Я не знал, куда меня везут. Увидел уже на месте: гауптвахта Московского округа ПВО. Ну, правильно: Лефортово моя гвардия взяла бы приступом.

В одиночной камере я просидел несколько часов. Ну, это лишь так говорится: «просидел». На самом деле я «промаршировал» все эти часы по камере. Мысли о случившемся не давали мне успокоиться. Но я уже думал не столько о том, как это могло случиться, сколько о том, что можно сделать в такой ситуации. Что нужно сделать, я знал. Мне нужно было всего лишь дать о себе весточку – и мои люди выручили бы меня. А потом… Потом было бы видно. Я не собирался устраивать публичных «выяснений отношений». Всё было бы тихо, по-домашнему – и даже по-семейному. Ещё тише, чем в Ленинграде в сорок девятом: никакого шума, никакой рекламы, никакой публичности. Просто на очередной праздничной демонстрации исчезли бы портреты некоторых руководящих товарищей. Вместе с руководящими товарищами, естественно.

Итак, я знал, что нужно, но не знал, как можно. Изолировали меня вначале надёжно, а потом ещё надёжней. Через несколько часов мне в камеру принесли солдатское х/б, заставили переодеться и опять загрузили в машину. На этот раз меня «передислоцировали» в штаб МВО, что на улице Осипенко, где и определили в комнату размерам три на четыре. Комната находилась в бункере, на «нулевом этаже». Хотя, почему «находилась»? Там она и находится до сих пор – так же, как и я в ней. Отсюда меня выводят на допросы – в комнату по соседству, сюда же и возвращают. Хорошо ещё, что не допрашивают «по месту жительства», а то со скуки умереть можно было бы!!

Допрашивали – и допрашивают – меня Генеральный прокурор Руденко, реплики с места подаёт генерал-полковник Москаленко, а протокол оформляет некто Цареградский, которого «мне представили» как Государственного советника юстиции 3-его класса. Генерал-майор – в переводе «на наши деньги». Впервые у меня в камере они появились двадцать девятого июня. С порога мне объявили о том, что сегодня вышло постановление «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». Когда Руденко назвал себя Генеральным прокурором, я не мог не усмехнуться.

– Понятно… Значит, Бочкова – по боку?

На момент моего пленения Бочков был Прокурором СССР. Когда-то он работал в моей конторе, был на хорошем счету, и этого оказалось достаточно для того, чтобы тут же заменить его «честным коммунистом» – читай: хрущёвским ставленником – Руденко. «Для того чтобы обеспечить беспристрастность и объективность расследования». Как будто Руденко – не из того же «лукошка», что и Хрущёв! В своё время оба не раз приложили руку к арестным спискам – теперь же они «блюстители законности», а заодно «рыцари без страха и упрёка», которые мужественно разоблачают «внезапно оказавшегося негодяем» Берию!

А как героически всё начиналось!..

Да, как героически всё начиналось! В марте семнадцатого я «подался» к большевикам. «Вовремя!» – скажут некоторые, тут же сопоставив две цифры: март семнадцатого – октябрь семнадцатого. Только зря стараются: никакой угадайки и никакого корыстного расчёта в моём поступке не было! Во-первых, в марте семнадцатого большевистской революцией и не пахло. Только что, в феврале, состоялась буржуазно-демократическая революция, и на подъёме находились совсем другие партии, в диапазоне от «центра» до «правого края». Например, у нас в Азербайджане в большом авторитете была партия «Мусават». Сильные позиции имели и меньшевики с эсерами. Если бы я выгадывал, то на худой конец, можно было вступить в «Гуммет» или местный филиал кадетской партии.