Александр Черенов - Из записок Лаврентия Берии

Товарищ явно перестарался, и это стало понятно даже ему. Парадокс: как человек, Николай Иванович был совсем даже не злой. Можно даже сказать, неплохой был человек: добродушный, мягкий, обходительный, интеллигентный, начитанный. И начитанный не только доносами, но и по линии «гражданской» литературы. Его «штатский» образ совсем не вязался с теми «ежовыми рукавицами», в которые облачили его. Возможно, именно этого противоречия вынести он не мог (пардон, Остап, за заимствование!) – и обратился за содействием… нет, не к друзьям, и не к врачам: к лекарству! К единственному и универсальному для всех случаев лекарству русского человека: к водке! Пил он её «по-чёрному»: и в значении «много», и в значении «сам на сам». О таком характере потребления интеллигентные люди говорят не «пил», а «глушил»!

Я знал его и в дозапойные времена, когда он «сидел на кадрах в ЦК», и в запойные, и в постзапойные. Его всё более крепнущая верность алкоголю не влияла на моё мнение о нём. А оно было такое: рубя головы, мужик рубил сук не по плечу, пусть даже этих сук было не на одно плечо. Нет, никакого намёка на исход по принципу «мавр сделал своё дело, мавр может уходить»! Человека переоценили, и эта переоценка заставила его переоценить себя, и не в лучшую сторону. Николай Иванович предал забвению наказ Владимира Ильича: «Лучше меньше, да лучше», переиначив его на свой лад: «Чем больше, тем лучше».

Но «много» не всегда значит «хорошо». Товарищу бы остановиться да оглядеться по сторонам: не много ли лесу нарублено, не много ли щепок полетело? Вместо этого он ударился в подражательство Малюте, а то и самому Ивану Васильевичу. Какое-то время товарищ искренно верил в то, что творит добро. Как минимум, добро для большинства – через причинение зла всем прочим.

Но, как известно, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. И, мало ли, что Ежов нешутейно верил в свою миссию. Я вполне допускаю, что он хотел, как лучше, но ведь получилось, как всегда. Потому, что «заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт!». К сожалению, в роли дурака нередко оказываются и умники. И не потому, что судьбу не перехитришь. А потому… Чёрт меня побери, если я сам знаю, почему! Я не считал и не считаю Ежова ни извергом, ни дураком! И марионеткой в руках Хозяина он тоже не был. А то сейчас пошли уже намёки на то, что всё мы: и Ягода, и Ежов, и Берия выполняли, так сказать, «социальный заказ», а в роли социума выступило Одно Высокопоставленное Лицо. То самое, которое сейчас мне рекомендуют зашифровывать словами «Высшая Инстанция».

Думаю, что Ежов просто оказался не на своём месте. В итоге: «лихая им досталась доля». Это я – о Ежове и его соратниках. Но, окажись на месте Ежова тот же Лакоба, и ему пришлось бы шагать по головам. Потому что задачу ставил даже не Хозяин: задачу ставило время. Другой вопрос, что даже по головам можно ходить «по азимуту», а не напропалую, как Саврас без узды! Лакоба сориентировался бы в обстановке, да и здравицы в свою честь потреблял бы в меру и избирательно. То есть, головокружения от успехов «по линии усекновения голов» с ним бы точно не случилось!

Думаю, что его не пришлось бы не только нагружать душами, но даже освобождать от занимаемой должности. Дело ведь можно и делать, и не делать по-разному. К сожалению, Николай Иванович не умел ни того, ни другого. Он оказался лишь мастером по части «ломки дров».

И я вполне понимаю Хозяина, когда тот решился «освободить» Николая Ивановича, а заодно и освободиться от него. То, что Ежов успел «посыпать голову пеплом» через письмо в ЦК с просьбой об освобождении, уже не имело решающего значения. Решающее значение имело лишь то, что ситуацию нужно было выправлять, а параллельно с назначением нового «душителя свободы» определять и «козла отпущения». Николай Иванович оказался не только единственной достойной, но и просто единственной кандидатурой «в козлы»: «по делам вашим судимы будете». И не надо «лепить горбатого» о том, что Хозяин списал на Ежова свои грехи. Напротив, часть «ежовых» грехов с Николая Ивановича сняли, и переложили на плечи других, «менее нагруженных товарищей».

Почему я так подробно останавливаюсь на этом вопросе? «Элементарно, Ватсон»: «у кого, что болит, тот о том и говорит». Ведь в очередные «свободы, гения и славы палачи» определили не кого иного, как вашего покорного слугу. Честно говоря, не ожидал я этого… от Хозяина. Ничего, вроде не предвещало «беды»: республика давала план – и промышленный, и по улову «врагов народа». Я настолько крепко держался за переходящее Красное Знамя, что у него не было никаких шансов перейти к кому-то другому. В Москве меня ценили как крепкого «товарища на местах». При самом пиковом раскладе я мог угодить, разве, что в заведующие Отделом ЦК. Тем паче, что с тридцать четвёртого, с Семнадцатого съезда, я уже пребывал членом ЦК, куда меня избрали, минуя кандидатскую ступень. Раз, уж, зашёл разговор об этом, то «сознаюсь», что протекцию мне оказали Орджоникидзе, Киров, Лакоба и Микоян. Оказали не только соло, но и «хором»! Намёк понятен? Ну, как же: такие разные – а «негодяй Берия» сумел «показаться» всем! Хотя можно и иначе: такие разные – и все ошиблись совершенно одинаково! А так ведь не бывает!