Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

Федот с тех пор ничего не говорил своему молодому барину, даже если и разживался кое-каким барахлишком.

Артемий понял, что в гневе он страшен, и старался сдерживать себя, но это плохо ему удавалось.

Корволант спешно догонял главные силы русских войск, которые вёл на Украину русский фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. За корволантом медленно следовал обоз с артиллерией, продовольствием и фуражом, отбитым у неприятеля.

Теперь шведы были отрезаны от своего тыла и лишены возможности пополнять своё войско людьми, вооружением и снаряжением.

Однако Карл и не думал сдаваться и возвращаться домой. Он свято верил в свою счастливую звезду. Чтобы отвлечь Петра от преследования, он приказал в октябре того же года предпринять нападение на Петербург. Казалось бы, главные силы русских были заняты погоней за армией Карла, и захват города не представлял собою длительную и тяжёлую операцию. Тринадцать тысяч отборных шведских солдат под командой генерала Любекера начали наступление на северную столицу русских.

Но Пётр бдительно охранял свой Парадиз. Он оставил здесь адмирала Апраксина охранять столицу от возможных нападений. Адмирал успешно отбил со стороны моря несколько попыток шведов переправиться на левый берег Невы. Любекер вынужден был вернуть солдат на свои корабли, бросив шесть тысяч лошадей, предназначенных для пешего перехода. Корпус его уменьшился на целую треть.

Это была последняя попытка шведов пробиться к новой северной столице русских.

Получив известие на пути к Шереметеву, Пётр немедленно отправил приказание выбить медаль в честь Апраксина. На лицевой стороне её красовался бюст Апраксина и надпись: «Царского величества адмирал Ф.М. Апраксин», а на оборотной — корабли, выстроившиеся в одну линию, а над ними слова: «Храня сие, не спит; лучше смерть, а не неверность».

Запоздалая весть о нападении на Петербург сильно взволновала Артемия. Он сразу подумал об Анне, хотел узнать, жива ли она, здорова, но никто ничего не мог ему сказать, а расспрашивать он опасался. Но сам Пётр появился перед корволантом и радостно провозгласил, что шведы даже не дошли до новой столицы и не причинили ей никакого урона. У Артемия отлегло от сердца. «И с чего, — думал он, — такое беспокойство об этой высоконькой девочке в собольей шапочке, царёвой дочери? » Но снова и снова вспоминал он, как рассыпались её густые чёрные волосы, и сладко обмирало его сердце.

Он сердился на себя, гнал мысли об Анне, старался все помыслы обратить на службу у фельдмаршала Шереметева и изнывал от желания увидеть её ещё хотя бы раз...

Артемий включался во все разговоры о сражении под Лесной и уже на подходе к Полтаве понял всю новизну тактики царя, его стратегические новшества. Старые солдаты покачивали головами, соображая, как удалось Петру одолеть шведов под Лесной меньшим количеством бойцов и артиллерии. Они ликовали: Карла можно бить, да ещё как! Придумал же Пётр не выходить, как испокон веков, перед противником в чистое поле, чтобы расположиться и видеть, как протекает сражение, а внезапно появиться перед врагом в лесах, болотах. Да и расположение войск не в одну линию, как делалось всегда, а в две, что обеспечивало глубину обороны и возможность маневрировать при наступлении, давало царю немало преимуществ. А уж его придумка — летучий отряд, корволант, шедший налегке, без обозов — изумляла старых вояк. Солдаты любили Петра за изобретательность, новшества, за не склонявшуюся перед Карлом голову и горели желанием пойти в бой и разбить, наконец, непобедимого Карла...

Артемий с восхищением наблюдал, как метался сам царь в гуще боя, как сам выводил полки, как в старом кафтане и с боевым палашом в руках врезался в схватку. Разве бывали когда-нибудь русские цари таковыми, разве не сидели они сиднем в Кремле, посылая на кровопролитие своих подданных? И его восхищение Петром и уважение к нему росли день ото дня.

Несколько боялся Артемий новой службы — состоять при фельдмаршале Шереметеве в качестве командира отряда, охраняющего главнокомандующего во все дни сражений. Он ещё не видел никогда Бориса Петровича, но уже досконально знал о нём всё, что только было возможно.

Борис Петрович Шереметев был уже далеко не молод, в свои пятьдесят шесть лет обладал и крутым нравом, и приятной, располагающей внешностью. Высокий блондин с голубыми глазами, он теперь стал лысеть, а полнота его обрела уже характер необратимый. Но каким бы старым по отношению к Артемию Шереметев ни был, того больше страшил опыт и военный, и дипломатический, которого было так довольно у фельдмаршала.