Сергей Степанов - Догмат крови

— Салют, Мишка! Спешу на похороны Ющинского. Присоединяйся!

— Где там! Мы ведь на медицинском не такие вольные птицы, как вы на юридическом. Экзамены на носу. Самому Оболонскому сдавать будем, и прозектор Труфанов постоянно цепляется. Конечно, медику не обойтись без знания анатомии, но я все же собираюсь стать венерологом, а не патологоанатомом. Я думал, ты на ярмарку. Хотел прогуляться, а то башка пухнет от зубрежки.

— Если хочешь проветриться, выходи. Только мигом, я уже опаздываю.

Через минуту студенты бежали вниз по неровному булыжнику Андреевского спуска, увлеченно перебрасываясь воспоминаниями о гимназических годах. Два-три года назад Владимир частенько ругался с товарищем, давшим ему прозвище Конинхин. Произошло оно от того, что во время самозабвенных игр в конницу «кишата», как называли гимназистов младших классов, залезали на плечи более рослых товарищей, и Голубеву, который был на голову выше сверстников, всегда доставалась роль коня. Михаил не только Голубеву приклеил кличку, он обожал дразнить всех учащихся первого отделения.

Между двумя отделениями гимназии шло постоянное соперничество. В первом отделении, где в основном учились отпрыски богатых и влиятельных киевлян, считалось особенным шиком прокатиться на лихаче в Шато-де-Флер и быть в курсе котировок всех более или менее примечательных кокоток. Знать что-нибудь сверх учебников было вовсе необязательно и даже неприлично. Второе отделение, напротив, щеголяло поголовным участием в естественнонаучных и литературных кружках. После экзаменов на аттестат зрелости неприязнь между отделениями уступила место своеобразному братству Первой гимназии, к тому же в университете Голубев отошел от своих аристократических товарищей, так как средний достаток семьи не позволял ему вести рассеянный образ жизни, типичный для студента-драгуна. И теперь он был рад встрече с товарищем по гимназии, тем паче, что их отцы когда-то вместе профессорствовали в Киево-Могилянской академии.

Всю дорогу Михаил напевал под нос задорный куплет:

— Его превосходительство зовет ее своей и даже покровительство оказывает ей!

— Если не ошибаюсь, это из «Льва Гурыча Синичкина»?

— Верно! Только я переделал: «Его превосходительство любил домашних птиц и брал по покровительство хорошеньких девиц».

— Так смешнее! — согласился Голубев.

Миновав церковь Николы Доброго, молодые люди оказались на обширной Контрактовой площади, уставленной грубо сколоченными балаганами. Холщовые шатры и навесы тянулись от старинного Контрактового дома, заклеенного объявлениями, до Самсоньевского фонтана, где обнаженный Самсон разрывал пасть худосочному льву. Предпасхальная ярмарка поражала своим изобилием. Здесь можно было заранее купить все скоромные продукты, необходимые для разговения после Великого поста. Майдан на Подоле был весь заставлен рундуками, наспех сколоченными из досок. Восточный человек продавал цветастые шали, татары стояли за рундуками, заваленными горами казанского мыла, тут же торговали мануфактурой и сапогами. Всякий расхваливал свой товар, не обращая ни малейшего внимания на печальный звон Братского монастыря.

Вдруг студенты увидели молодого щеголя, бесцельно разгуливавшего среди толпы на майдане. Они сразу вспомнили его бледное асимметричное лицо, потухшие глаза за тонким золотым пенсне и капризно задранную верхнюю губу. Он тоже являлся воспитанником Первой гимназии, учившимся несколькими классами старше. Его прозвали Митькой-буржуем, потому что богатые родители давали ему на карманные расходы больше, чем получал жалования учитель гимназии. С той же презрительной миной на лице, с какой он расхаживал по гимназическому двору, Митька-буржуй зашел в балаган-паноптикум.

— Он, поди, на голую русалку глазеет. Догоним его! — заговорщически зашептал Михаил.

— Да ну!

— Пойдем, пойдем! Поднимем его на смех.

Паноптикум был разгорожен ширмами на несколько помещений. В одном из закоулков мелькнуло Митькино пальто. Студенты подкрались на цыпочках, чтобы застать бывшего одноклассника врасплох. Их замысел почти удался, но в самую последнюю секунду, когда они собирались заулюлюкать, Митька-буржуй услышал за спиной шорох и обернулся. Его белое лицо исказила судорога, пенсне упало и повисло на витом шнурке. Но студенты оторопели еще больше. В Митькиной руке отливал вороненой сталью браунинг, а у ног раскинулся труп в синем фраке. Губы убитого были сложены в сардоническую улыбку, по белоснежной манишке стекала густая струя крови.