Константин Седых - Отчий край

Увидев, что слушателей почти не осталось, оратор смутился и умолк. Старичок воспользовался этим и насмешливо крикнул:

– Не тех агитируете, гражданин Трупп! Вы на площадь поезжайте. А здесь ничего не выйдет. Здесь неорганизованные…

Оратор с такой смешной фамилией, как оказалось, знал старичка. Он укоризненно бросил ему:

– Значит, и вы здесь, Алексей Кириллович? Тоже пришли воссоединения требовать? Не ожидал я этого от вас, не ожидал!..

Задиристый старичок не остался в долгу.

– Плевать мне, ждали вы или не ждали! – закричал он резким дрожащим голосом. – Я всегда считал ваш «буфер» пустой и недолговечной затеей. Я не большевик, но я русский человек. Жить в этой дыре в отрыве от России мне тошно. Это не жизнь, а прозябание. Вы порочите Советскую Россию, а я считаю, что какая бы она ни была, но хуже прежней не будет… Вот так-то, уважаемый!..

– Вы просто выжили из ума! – прошипел оратор. – Вы старая… – Закончить он не успел. С противоположного тротуара к пролетке метнулся с палкой в руках Гошка. Он огрел палкой извозчичью клячу раз, другой и третий.

Кляча дернулась, рванула вперед. От неожиданности извозчик, стыдливо прятавший лицо в воротник тулупа, едва усидел на козлах. А Трупп не устоял на ногах и вывалился из пролетки. Рявкнув по-медвежьи от боли и возмущения, вскочил он и понесся догонять пустившегося наутек извозчика.

Разъяренный Гошка грозил вслед убегавшему Труппу и кричал:

– Держи его!..

А подростки на тротуаре свистели и улюлюкали…

– Гошка! Черт ты этакий! Чего это ты развоевался здесь? – кинулся к Гошке с тротуара откуда-то появившийся Чубатов. – Я только, паря, подошел сюда. Гляжу, а тут ты воюешь. С чего ты разбушевался?

– А ты разве не слыхал, что тут этот тип говорил?

– В том-то и дело, что не слыхал. Иначе бы тоже ввязался.

Гошка бросил палку и подошел к старичку, который все еще продолжал возмущенно и презрительно фыркать.

– Что это за тип, папаша, был?

– Это, батенька, лидер правых эсеров, член Нарсоба. Тебе бы, батенька, надо было его палкой-то… Лошадка тут ни при чем.

– Рук об него марать не хотелось… У него что, в самом деле такая смешная фамилия?

– Да, да! – расплылся в улыбке старичок. – Фамилия, можно сказать, символическая и для него и для господ эсеров.

Чубатов тем временем спрашивал Гавриила:

– Что такое, паря, происходит? Я никак понять не могу. Переворот затеяли, что ли?

– Какая-то манифестация, а не переворот.

– Манифестация?!. Ну, тогда без переворота не обойдется. Значит, буфер свергать будут. В семнадцатом году в Петрограде тоже началось с манифестации, а потом слышим-послышим, царь с престола слетел. Вот попомни мое слово, что и здесь тоже будет…

– Здесь же царя-то нет?

– Зато министры найдутся, которые против советской власти.

От вокзала донеслись звуки духового оркестра. Они ширились и росли. Рассеявшаяся было толпа снова затопила весь тротуар у театра.

– Идут! – раздались взволнованные голоса.

Послышался тяжелый и мерный топот множества ног. Все застыли в нетерпеливом ожидании, и Гавриил понял, что сейчас он увидит рабочих.

Прошли томительные минуты, и вот надвинулась, затопила всю улицу от края до края живая река. Сперва Гавриил увидел высоко поднятые красные знамена, а потом здоровенных, как на подбор, знаменосцев. Это были молодые, сурово торжественные парни в одинаковых ватных телогрейках и шапках-ушанках. Чуть покачивались и подрагивали древки знамен в их вытянутых вперед, сильных и мускулистых руках. Презирая мороз, они шли без рукавиц. Рукавицы были пренебрежительно Заткнуты у них за кушаки и ремни.

– Черновские!.. Шахтеры!.. – сказал кто-то за спиной Ганьки.

Следом за знаменосцами, крепко отбивая шаг, шли пожилые, с бравой солдатской выправкой люди с винтовками на ремнях. Вился над ними белый пар, по пояс застилала их взбитая сапогами песчаная пыль. Шеренга за шеренгой выплывали они из мглы, и Гавриил видел серьезные, преисполненные решимости лица, то сумрачно насупленные, то веселые.

– Почему они с винтовками? – спросил он у Гошки. Но ответил ему не Гошка, а кто-то другой:

– Все это бывшие красногвардейцы и партизаны.

Крайним в одной шеренге шел гигантского роста широколицый и седоусый шахтер в косматой черной шапке. У него озорно и молодо блестели глаза. Проходя мимо Гавриила, он не удержался и почему-то подмигнул ему. Потом сильным, слегка хрипловатым голосом затянул:

Долго мы в тюрьмах страдали, Долго нас голод томил…