Константин Седых - Отчий край

– А ты попробуй. Зачем же дело стало, – каким-то не своим голосом, не то шутя, не то серьезно сказала Людмила Ивановна.

– Брось смеяться, Людмила Ивановна! С огнем шутишь. Я хоть старик-старик, а не каменный. Большой беды наделаю…

– Убьешь или задушишь? – глядела она на него теперь уже откровенно насмешливыми, так и подстрекающими на безрассудство глазами.

– Нет, – хрипло выдавил Семен. – Убить не убью, а возьму и в самом деле… – И он умолк, испугавшись готового было сорваться слова.

– Ну-ну, договаривай!..

– Она еще и смеется! – разозлился он. – Как бы потом плакать не пришлось! – И он сделал попытку схватить ее за руку и привлечь к себе. Она ловко увернулась, вскочила и отбежала к ведущей в комнаты филенчатой двери. Опрокинув стул, он ринулся к ней. У нее вдруг сделалось страшно испуганное лицо, она предостерегающе подняла палец к губам, прошептала:

– Тише, тише, сумасшедший! За стеной же сторожиха спит. Уходи давай, сейчас же уходи! – говорила она, а глаза ее явно ждали чего-то другого и смеялись.

Видя, что ее предупреждение не остановило Семена, она кинулась в свою темную комнату. «Эх, была не была!» – подумал он и бросился следом, налетел в темноте На что-то жесткое и так больно ушибся, что из глаз посыпались искры. Не видя ничего, остановился он в полной растерянности и досаде.

И вдруг ее руки стремительно легли ему на плечи. Сердце его на мгновение замерло и заколотилось с бешеной силой.

За окнами синел поздний зимний рассвет.

Утром, возвращаясь домой, Семен радовался, удивлялся и без конца повторял:

– Вот так дела! На чужую свадьбу уходил, а со своей возвращаюсь. Прямо голова кругом идет. Будто во сне все это видел.

При одном воспоминании о том, как внезапно и дерзко упали ему на плечи теплые полные руки Людмилы Ивановны, по телу его пробегал холодок восторга, росло ощущение силы и бодрости. С блаженной улыбкой на губах он вдруг останавливался среди пустынной улицы и начинал так сладко потягиваться, что хрустело в суставах. Вздыхая всей грудью, он мысленно восклицал: «Эх, Людмила, Людмила. Да я теперь горы сверну, чертова ты баба! Ты же меня на двадцать лет моложе сделала. Скажи, так на руках носить буду, никого не постыжусь».

С тех пор как Пронька был устроен в школьный интернат, у Семена жила и хозяйничала безродная старуха Ульяна Тестова. Когда Семен вошел в дом, Ульяна спала на лежанке в валенках и сером рваном полушалке. За ночь дом сильно выстыл. Окошко в кухне и обитая соломенными жгутами дверь были обметаны инеем, в сырых углах гнездилась сумрачная темнота.

Невыносимо гнетущей и тягостной показалась вдруг Семену обстановка, в которой он жил и с которой давно смирился. Почти с отвращением взглянул он на свою деревянную кровать, застланную серым солдатским одеялом, на низкий прогнувшийся потолок, на мокрые от сырости стены.

Ульяна проснулась и стала жаловаться на ломоту в ногах. Она хотела было слезать с лежанки, но Семен велел не беспокоиться и лежать. Он сходил за дровами, затопил сложенную осенью рядом с русской печью плиту, поставил на нее чугунок с водой и пошел поить коня. Напоив коня, он насыпал ему в корыто овса и сразу же принялся разметать снег. Сейчас он не мог оставаться в бездействии. Все время ему хотелось двигаться, что-то делать, думать и ликовать втихомолку.

Воткнув метлу и лопату в кучу снега, вернулся он в зимовье. Вода в чугунке на плите весело бурлила, дрова в печке жарко пылали и потрескивали. Семен достал из сундука чистое полотенце, тщательно побрился и долго умывался ледяной водой из жестяного умывальника.

Напившись вместе с Ульяной крепкого чая, он решил, что лучше всего ему сейчас заседлать коня, закинуть за спину винтовку и ехать куда глядят глаза.

По широкому, накатанному до блеска зимнику поскакал он в верховья Драгоценки. День был морозный и солнечный. Ослепительно сверкали на солнце белые сопки, голубым огнем горели снега на равнине, на кустах и одиноких деревьях лежал мохнатый снег. Из лесов на севере летели к поселку в одиночку и парами вороны, простуженно каркая на лету. Стайки красногрудых клестов взлетали с зимника, где кормились просыпанным кем-то зерном. Ядреный морозец щипал Семену щеки, встречный ветер вытачивал из глаз невольные слезы. Но он не замечал и не чувствовал этого.

Оставшись наедине с собой под высоким, холодно голубеющим небом, под зимним неласковым солнцем, Семен снова и снова пытался разобраться в том, что произошло.