Константин Седых - Отчий край

– Из штаба НРА, от Острякова.

– Ну и как? Оставили командиром, или тоже по шапке дали?

– По шапке. Учиться, говорят, пойдешь.

– Вот и мне то же самое сказали. А как в моем возрасте учиться? Да я одну таблицу умножения, хоть на куски меня режь, не выучу. Она у меня еще в детстве охоту к ученью отбила, а теперь и подавно. Выходит, надо мне домой подаваться. А что я там буду делать? Ни избы, ни хозяйства не осталось. Там у меня только больная баба да голодные ребятишки. Придется, должно быть, в работники или сторожа идти. Как был, выходит, Косякович голью перекатной, так и останется. За что же я тогда, Улыбин, воевал? За что шесть лет лоб под пули подставлял?

– Врешь, знаешь, за что головой рисковал, – усмехнулся Роман. – Не прикидывайся глупым.

– Я не прикидываюсь, я правду говорю. Раньше знал, а теперь ни черта не понимаю. Подсунули нам вместо советской власти какой-то буфер, министров над нами поставили. Как думаешь, всерьез это затеяли?

– Конечно, всерьез. Только буфер этот ненадолго.

– Ну, это вилами на воде писано. Ты вот походи по городу да посмотри, что здесь творится. Здесь, брат, появились на божий свет такие партии, о которых мы и думать забыли. Я здесь одних центральных комитетов этих партий чуть не дюжину насчитал. А всем им советская власть поперек горла стоит. Дадут им волю, и все они на старый лад повернут. До того они нас доведут, что царя себе выбирать заставят. Раскатать бы их всех к такой матери, чтобы и не воняло ими.

– Брось горячку пороть, товарищ Косякович. Надо пожить да посмотреть, что дальше будет. По-моему, Ленин зря бы на этот буфер не согласился. Он побольше нашего знает, подальше видит.

– Согласиться он согласился, это верно. А только откуда нам знать, что все здесь делается, как Ленин думал?

– Ну, ладно, Петр Ильич. Рад был повидаться с тобой, а теперь извини. Некогда мне. Надо на Песчанку возвращаться.

– Нет, ты постой, постой. Чего же так-то? Поговорим давай.

– Да ведь холодно. У меня уже ноги замерзли.

– А мы давай в ресторан зайдем, обогреемся. Вина тут хоть залейся. Были бы деньги.

– Нет у меня, Петр Ильич, ни копейки.

– Зато у меня есть. Мне вчера по случаю отставки сто рублей золотом отвалили. Вспрыснуть встречу есть на что. Пойдем!

Но Роман наотрез отказался и пошел разыскивать Софийскую улицу, где жил Василий Андреевич.

Через полчаса Роман стоял на крыльце двухэтажного каменного особняка на Софийской и стучал в обитую кошмой и клеенкой дверь. О том, что в этом доме звонят, а не стучат, он и не подозревал. Веселое нетерпение одолевало его. Он прислушивался к тишине за дверью, поминутно прихорашивался и размышлял о том, как удивит и обрадует своим неожиданным появлением дядю. Василия Андреевича он по-настоящему любил, гордился своим родством и дружбой с ним, считался с его мнением во всяком деле. И он не сомневался, что дядя встретит его приветливо и радушно, как всегда.

За дверью послышались неторопливые шаркающие шаги. Роман выпрямился, приосанился. Дверь открыла седая, симпатичная на вид и опрятно одетая женщина в накинутом на плечи сером шерстяном полушалке.

– Здравствуйте! – поклонился ей Роман. – Прошу прощения за беспокойство. Василий Андреевич Улыбин здесь проживает?

– Здесь, здесь. Проходите.

– Он дома сейчас?

– Дома, дома. Только у него, кажется, гости, – сказала женщина.

Не придав значения ее словам, Роман самоуверенно бросил:

– Это ничего, уважаемая. Меня он не выгонит… Как к нему пройти?

– Вон туда, – показала женщина в конец широкого и довольно длинного коридора. – Живет он в последней комнате справа. Вы, пожалуйста, постучитесь к нему, – предупредила она еще раз и скрылась в дверях своей комнаты.

Стены в коридоре аршина на два от пола были выкрашены бледно-зеленой масляной краской, а вверху аккуратно выбелены. Слегка скрипевший под ногами пол покрывал цветной, тускло поблескивающий линолеум. Под потолком горели лампочки в белых колпаках. По обе стороны коридора простенки чередовались с высокими голубыми дверями. Двери блестели ручками желтой меди, фигурными накладками замочных скважин. «Богатый дом, – шел и думал Роман. – Жил, видно, здесь настоящий буржуй. В коридоре и то не полы, а загляденье».

В комнате Василия Андреевича было темно и тихо. Роман в нерешительности остановился перед дверью, над которой было сделано неширокое окошко с тремя цветными стеклами: красным, зеленым и синим. Он переступил с ноги на ногу, заломил покруче папаху на голове и, подстегивая себя, подумал: «Эх, была не была! Не чужой же я ему. Если и разбужу – не рассердится», – и постучал решительно и настойчиво.