Анатолий Хитров - Студёное море

Народ заволновался, многие, соглашаясь, одобрительно кивали головами. Некоторые начали низко кланяться и славить государя.

– Я отберу назад жалованную грамоту на торговую монополию солью. Я запрещу торговлю табаком – этим богоненавистным и мерзким зельем! Я отменю некоторые непосильные налоги. Будет также увеличено жалованье служивым людям.

Получив одобрение собравшихся, Алексей Михайлович осторожно заговорил о Морозове. Он пообещал отстранить его от дел и сослать на север, в Кирилло-Белозёрский монастырь. По иронии судьбы оказалось, что Морозов поедет туда, куда сам когда-то ссылал непокорных и тех, кто стоял у него на пути.

В конце своей речи царь снял шапку и со слезами на глазах стал просить народ пощадить боярина.

– Это мой воспитатель, и я его почитаю как отца родного, – заключил свою просьбу Алексей Михайлович.

Умиленная толпа начала кричать многолетие государю и изъявлять полную покорность его воле. Постепенно люди стали расходиться по домам. Но на улицах и площадях столицы смутьяны продолжали бесчинствовать. Остаток дня и ночь прошли в погромах. «Красный петух» летал от одной боярской усадьбы к другой, но Ховриных Бог миловал – их усадьба оказалась в стороне от толпы погромщиков. Однако, глядя на зловещие красные сполохи пожаров, Артамону Савельевичу пришлось изрядно поволноваться: первое потрясение – первые седые волосы! Вспомнил тогда Артамон Савельевич своего деда, который любил повторять: «Волосы седеют не от старости, а от человеческих поступков».

Москва горела три дня. Налог на соль пришлось отменить. На этом все и кончилось: народ устал, успокоился. Снова наступила тишина, как будто ничего и не было…

Зима в тот високосный год выдалась на редкость суровой. В памяти старожилов Москвы она осталась как одна из великих зим, которые случаются «раз в сто лет».

В начале ноября ударили лютые морозы и крепко сковали землю ледяным панцирем. Толщина льда на Москва-реке доходила почти до аршина, а мелкие водоемы на севере столицы промерзли до самого дна. Крупные щуки, очумевшие от недостатка воздуха, сами через проруби выпрыгивали на лед. Давно не было таких холодов, когда птицы на лету замерзали и замертво, камнем, падали вниз. Ураганные ветры и снежные метели всех загнали в избы и подклети домов. Много снега насыпала зима на московские улицы, но морозный ветер, как пьяный дворник, размахивающий метлой, тут же приглаживал это белое покрывало. А там, где на пути ветра стояли дома и дворовые постройки, быстро вырастали громадные снежные сугробы, которые упирались прямо в крыши – не пройти, не проехать! Жизнь замерла. Только иногда по вечерам, когда стихала пурга и на холодном небе в туманной дымке появлялся скошенный бледный диск луны, жутко, по-волчьи, выли собаки. Наутро непременно где-нибудь под сугробом находили замершего пьяного или нищего.

В конце декабря перед самым Рождеством потеплело, и люди высыпали на улицы. По всей Москве зазвонили рождественские колокола, разнося по ветру благую весть: «Христос с небес – встречайте!»

Наступило веселое время Святок с ряженными и скоморохами. На улицах, площадях и базарах они собирали толпы людей, показывая свое мастерство и вызывая взрывы хохота. Но веселье было недолгим: в январе ударили крещенские морозы, и все, как тараканы, снова попрятались по домам. На улицах не было слышно ни песен, ни ругани, ни лая собак. Даже ночные сторожа редко стучали в свои колотушки. Только холод, снег и тишина…

В народе поговаривали: «Недаром нынче красной рябины уродилось много. Добра не жди! Сам Белый шаман с севера пожаловал, холодом дышит. Лютыми морозами, стервец, как кандалами жизнь сковал». С нетерпением ждали потепления, а когда после Крещения оно наступило, все облегченно вздохнули.

Хмурое, холодное небо быстро очистилось от серой наволочи, и на бледно-голубом горизонте появилось солнце. Освободившись из облачного плена и выйдя на голубой простор, солнце, казалось, с какой-то особой щедростью отдавало свое тепло, ослепляя все вокруг мириадами золотистых блесток, дробящихся на снегу. Его красноватые лучи были тёплыми и ласковыми, как в тихие летние вечера. Купола церквей и соборов ярко горели расплавленным золотом. С утра до позднего вечера солнечные лучи охотно прятались в снежных сугробах и озорно выглядывали изнутри, переливаясь всеми цветами радуги. После долгой и суровой зимы весеннее солнце казалось уставшим, было бледным, как луна. Но его жгучие лучи быстро прогревали воздух, он становился все теплее, и земля, скованная морозом, постепенно оттаивала. На дорогах снова появились стайки задиристых воробьев и любопытных синиц. Опять многолюдно стало на площади у кремлевской стены, где можно узнать обо всем, что делается на белом свете. Шире распахнулись двери торговых лавок и кабаков. По воскресным дням, как и прежде, возле Кремля, прямо на льду Москва-реки, устраивались ярмарки и конные скачки. Толпы людей по вечерам собирались на Красную площадь послушать малиновый перезвон кремлевских колоколов. Жизнь столицы постепенно входила в свою обычную колею.