Анатоль Франс - Граф Морен, депутат

Я был еще только взрослым школьником, когда Фонтане внезапно стал важной шишкой благодаря своему диплому лиценциата прав, рано выросшей бороде и передовым убеждениям. Это было в 1868 году; он держал речи в собраниях молодых адвокатов и даже пописывал сатирические статьи в газетках Латинского квартала. Он приобретал известность, а его отец становился знаменитостью. Этим преимуществом мой друг пользовался с пленительной легкостью, свойственной ему во всех делах. Он бывал у меня уже не так часто, как раньше, но относился ко мне с прежней симпатией. Я был ему за это очень признателен. Однажды утром я имел удовольствие гулять с ним в Люксембургском саду. Это было весной; небо сияло; свет, проникавший сквозь листву, нежно касался глаз. В воздухе чувствовалась радость, и мне хотелось поговорить о любви. Но, хотя в листве чирикали воробьи и на плече статуи сидел голубь, Фонтане сказал:

— Сообщаю тебе приятное известие. Господин Веле вступает на политическое поприще. Мы его наконец убедили. На предстоящих выборах в …ом избирательном округе Сены — и-Марны он выставит свою кандидатуру как независимый. На время выборов ему нужен личный секретарь. Я решил, что эта должность тебе подойдет.

— Не знаю, — ответил я, — гожусь ли на это.

— О, — сказал Фонтане с той живостью и непринужденностью, которые придавали ему такое обаяние, — о, если бы для этой должности требовалась решительность, инициатива, энергия, я бы не подумал о тебе. Я тебя хорошо знаю, я знаю, ты, в сущности, не глуп; но у тебя нет порыва, нет непосредственности.

— Да, у меня этого нет.

Он прибавил:

— Тебе не хватает находчивости.

Я ответил:

— Правда! Мне ее не хватает.

Он прибавил:

— Ты несколько тяжеловесен, ты соня. Но о тебе нельзя судить по внешности, как обычно судят о людях. Не бойся. У господина Веле работать надо только по указке, и потребуется только немного прилежания.

Несмотря на его усилия убедить меня, я еще колебался; тогда он сказал:

— Положись на меня! Поработаешь три месяца с господином Веле; это тебя расшевелит.

Я никогда не испытывал ни малейшего желания расшевелиться, но полагаться на других мне всегда нравилось. Я положился на Фонтане. Было решено, что вечером я пойду в театр Французской комедии, в ложу г — жи Фонтане — матери, и встречусь там с этой почтенной дамой и с г — ном Фонтане — отцом, председателем корпорации адвокатов, а он представит меня самому г — ну Веле.

— Значит, — спросил я у Фонтане, желая узнать о том, что интересовало меня больше всего, — господин Веле действительно выдающийся человек?

— Да, Веле — это сила, — уверенно ответил Фонтане.

— Охотно верю; я слышал это от многих. Но в чем именно его сила?

Фонтане пожал плечами и объявил, что я задаю нелепые вопросы. Я поверил ему без труда. Я всегда доверяю людям, которые считают, что я неправ.

Все‑таки Фонтане соблаговолил прибавить, что г — н Веле отдал свою молодость делу освобождения народов.

— Он служил добровольцем в Старом и Новом Свете. Он сражался в Перу, под начальством генерала Пезе, против испанцев; в Питтсбурге и при осаде Коринфа, под начальством генерала Шермана, — против сторонников рабовладения; в Либерии, под начальством Стефена Аллена Бенсона, — против чернокожих с мыса Пальм; в Варшаве, под начальством Ланге- вича, — рядом с мадемуазель Пустовойтовой; на Кавказе, под начальством Шамиля, — против русских, и, наконец, на борту невольничьего судна, — один против всех.

— Что может быть прекрасней! — воскликнул я.

— Только Слово, — ответил Фонтане.

Вечером я, конечно, отправился в театр Французской комедии. Я встретился там с г — ном Фонтане — отцом, и в антракте, перед статуей Вольтера, он представил меня г — ну Веле. Г — н Веле был окружен друзьями. Услышав мою фамилию, он кивнул мне головой. Он обошелся со мной благосклонно, но меня подавило его величие. Я так смутился, что спрятался за спины его собеседников и стал его рассматривать. Он был похож на могучий поток, и я решил, что ему больше полувека. Он был довольно большого роста и высоко держал голову. Эта голова свидетельствовала о даровании и добродетели, и нельзя было сразу решить, что именно преобладало. Его череп поражал не величиной, напротив, он был довольно маленький и узкий, но такой голый, такой желтый и гладкий, что, глядя на него, я представлял себе войны, открытия, далекие странствия, в которых он так щедро расточал свои силы. Этот череп отражал свет так ярко, что весь сиял, и нельзя уже было понять, озаряют ли его газовые рожки или солнца путешествий и сражений оставили на нем отблеск славы. Морщины, избороздившие лоб, не такие красивые, как этого хотелось бы, терялись в этом сиянии. Глаза были маленькие и серые, но зато необыкновенное величие придавал всему лицу нос. Своей невероятной длиной он вызывал какие‑то глубокие мысли. Этот нос спускался отвесно между впалых щек до длинной седой бороды, которая украшала все лицо и ниспадала в мирном великолепии, как у сказочных царей и у миссурийских бизонов.