Владимир Беляков - Норильские судьбы. Повести, рассказы, мемуары

– Широков?

Андрей изумленно посмотрел на соседа по койке. Одернул тельняшку, достал из-под подушки бескозырку, накинул ее на затылок.

– Я!

Дальше все было, как во сне: Указом Президиума Верховного Совета наградить орденом Ленина и присвоить звание Героя Советского Союза.

Это звание было присвоено всем павшим и живым из отряда десантников.

Катер, толкая перед собой баржу, забитую до отказа заключенными, долго не мог причалить к пристани Лесосибирска. На деревянном настиле причала под бдительным взором конвойных на коленях стояли несколько десятков человек, держа руки на затылке.

С баржи по трапу спустили несколько тел, завернутых в брезентовые накидки, и погрузили на ожидавшую подводу.

Всех заключенных выгнали из трюма на железную палубу и заставили опуститься на колени. Громкие окрики конвойных и лай собак нарушили тишину причала. По сброшенному трапу под крики «Первый. Пошел! Второй. Пошел!» вереницей стала подниматься на палубу новая партия заключенных, тут же опускаясь на колени.

После общей переклички совсем еще юный лейтенант объявил:

– Пристань Лесосибирск! Следующая остановка – порт Дудинка.

Катер начал выводить баржу на фарватер. Сильное течение Енисея подхватило его, подгоняя, унося на север.

Заключенных загнали в трюм, задраили люки. Наступила тишина. Уперев взгляд в кромешную темноту, Андрей начал вспоминать, как все произошло.

Получив от командования месяц отпуска для восстановления здоровья после тяжелого ранения и не ожидая вручения награды, он поспешил к себе на малую Родину.

В колхозе Знаменка до войны было более пятидесяти хозяйств. Электричества и радио не было, но с лучиной и свечкой не сидели. Керосин для ламп был всегда.

По выходным и в праздничные дни ездили в соседний совхоз, более зажиточное хозяйство. Там уже было проведено электричество и вечерами из лампового радиоприемника могли слушать передачи из Москвы, а один раз в месяц привозили кино.

Жизнь в колхозе шла своим чередом. Никто не догадывался о надвигающейся беде. Но она пришла 22 июня.

Вскоре началась всеобщая мобилизация. Она начала забирать из деревень мужей-кормильцев и сыновей.

Андрей получил повестку. В его семье на то время было трое детей: младшей дочке два года, среднему сыну четыре и старшему восемь лет.

Повестки получили еще более двадцати мужчин. На фронт провожали всей деревней. В горе и недобром предчувствии заливались слезами матери, сестры и жены.

Андрей стоял в окружении детей. На голове красовалась бескозырка, оставшаяся после службы на флоте. Не понимая смысла происходящего, дети внимательно смотрели на взрослых и плакали вместе со всеми. Мать в полголоса читала молитву. Жена уже не плакала, а стояла молча, смирившись с судьбой.

Подъехали подводы. В них покидали котомки. Военком крикнул:

– Пора, товарищи!

Провожающие заголосили. Гармонист заиграл «Смело товарищи в ногу», и прощальная процессия потянулась к дороге, ведущей в город.

Он возвращался в свою деревню той же дорогой, которой ушел на фронт три года назад.

Из писем знал, что мать похоронили еще весной сорок второго, что в колхозе настоящий голод, на полях, кроме женщин и детей, работать некому.

Лямки солдатского мешка врезались в плечи. Приходилось часто останавливаться. Боль в груди напоминала о ранении. Солнце нещадно палило и обжигало лицо. Пот ручейками скатывался по телу, насквозь промочив тельняшку. Дорога была пустынной: ни одной попутной или встречной телеги, или машины.

Вот показалась родная деревня. Сверху с пригорка было видно, что война обошла стороной эти места. Хорошо просматривался его дом. Он свернул с дороги и поспешил вниз по заросшей крапивой тропе.

Все вокруг словно вымерло, ни одного человека не повстречалось ему на пути. Несвойственная тишина висела над округой. Не слышалось мычания коров, блеянья коз и овец, кудахтанья кур и переклички петухов. Он подошел к знакомой калитке. Двор был пуст.

– Живые есть?

Сердце тревожно застучало в груди. Не дождавшись ответа, открыл калитку и прошел двор, заглядывая в зашторенные окна. Поднялся на крыльцо и без стука дернул входную дверь на себя.

– Живые есть? – повторил он, уже зайдя внутрь. На печи дернулась занавеска, на него смотрели две пары испуганных глаз.

– Детишки мои! Это я, ваш батя!

За занавеской раздался шепот. Потом с криками:

– Батя! Батя родной!

Со слезами на глазах дети повисли на нем, осыпая поцелуями.