Ярон Юхансон - Нулевой пациент

– Это дурной знак, предвестник беды, – продолжил разговорчивый унтер-офицер. – Мою лысину она не задела. По всем мистическим канонам – к долгой жизни. Я изучал Каббалу.

– Мы все рано или поздно умрем, – сердито сказал кто-то в шеренге.

– Так-то оно так. Но я имею в виду другое.

– Что именно?

– Близкую смерть. А не смерть вообще, как неизбежный итог жизни.

– От вороны это не зависит, – заспорил с ними еще кто-то. Молча стоять в шеренге скучно. – Всё это суеверие. И потом: что такое «близко» и что «далеко»? Особенно теперь, в нашем положении. Да в любом тоже. Вы знаете ответ? Тогда вы очень счастливый человек.

– О, да. Потому что война кончилась. По крайней мере, для нас. А русским еще воевать и воевать, поверьте моему слову. Союзники скоро сами передерутся.

– Возможно. Только не сразу. Надо еще на Тихом океане разобраться. А без Сталина американцам с японцами не справиться.

Питер Стоун безучастно прислушивался к разговору вокруг него, слева, справа и во второй шеренге. Всего этого он наслушался за последние дни так много, что становилось тоскливо.

– Не думаю, – возразил справа некий обер-лейтенант. – Вобьют Японию бомбами в море, как Дрезден в землю, да и утопят. Вот и вся финита.

– Теперь им всё позволено, – согласился с ним кто-то. – Мне даже немного жаль этих желтомордых и узкоглазых. Они еще не знают, что их ждет.

– Сами напросились, – ответил унтер-офицер. И добавил: – Как и вы.

– А вы?

– Что – я?

– Себя не вините?

Обер-лейтенант махнул рукой:

– Пустой это разговор.

Потом, помолчав немного, представился:

– Рихард Кох.

На вид ему было лет пятьдесят пять. Лицо интеллигентное, умное. Страдальческое.

– Ганс Шнитке, – отозвался унтер. Этот немец выглядел каким-то неунывающим рубахой-парнем. Около тридцати пяти.

– А хотите, докажу, что я прав? Насчет вороны и смерти!?

– Как?

– А вот спрыгну сейчас с перрона и рвану по шпалам.

– Наперегонки с пулей?

– Хотя бы.

– И получите очередь в спину!

– Разумеется. А теорема будет доказана.

– И тем не менее очередь людская и живая лучше автоматной и свинцовой, – усмехнулся Кох.

На его аскетическом лице виднелся небольшой шрам.

– Ваша теорема, вернее, аксиома, за уши к доказательству привязана. Это уже не мистика будет, а просто свободное волеизъявление человека. Причем слабоумного. Не фаталиста даже, а упёртого осла-каббалиста. Уж извините за столь нелестное сравнение.

– А я всё равно убегу. Только не сейчас. Меня в Гамбурге жена с дочками ждут.

– Всех ждут. Потерпите. Рано или поздно отпустят. А где же это вы изучали Каббалу? Это ведь талмудическая ересь.

– Ну и что? Да все высшие нацистские бонзы из Каббалы вышли. Гимлер вообще в ней плавал, как щука в озере. С прочими карасями. Вы слышали что-нибудь об Аненербе? Об обществе Туле? Как-нибудь расскажу. У нас еще будет время, плен долгий.

– Тут вы правы… Если не расстреляют сразу.

– Смотря что натворили.

– Мы все выполняли приказы.

– Вот-вот. Этих слов и держитесь…

«Эти двое нашли друг друга», – подумал Стоун, приглядываясь к ним. Но в разговор не вступал, хотя они переговаривались слева и справа от него. Стоявший напротив них автоматчик грозно прокричал:

– Прекратить разговоры! Молчать!

Эти русские слова все поняли без переводчика. Подобные приказы в разъяснении не нуждаются. Все замолчали. В ответ конвоиру с навеса раздалось лишь громкое карканье, а в свинцовое небо вновь взметнулась стая черно-серых птиц. Что толку сотрясать воздух людской речью, когда торжествует лишь вороний грай?

Стоун уже давно ни с кем не говорил, даже просто не общался. По крайней мере, с начала мая. Когда попал в плен. Теперь он думал об одном: неужели унтер-офицер и обер-лейтенант правы, и его заключение будет столь же долгим, как бесконечная болтовня обо всём и ни о чем? Или того хуже – расстрел? Не может такого быть. Выход всегда есть. Даже из самой безысходной ситуации. Выход через ворота, створки которых – надежда и вера. Так его учил в детстве отец Оливер. Можно сказать, семейный священник, старинный друг его родителей. Господи, как давно это было!..

Через полчаса томительного топтания на перроне часть военнопленных погрузили в несколько крытых грузовиков и машины тронулись в сторону подмосковных пересылочных лагерей. Некоторым заключенным предстоял дальнейший переезд в теплушках за Урал. Три военных грузовика отправились в Красногорск. Стоун, Шнитке и Кох тряслись во втором. Держались за деревянные борта, сверху донизу обтянутые брезентом. В конце кузова сидели два автоматчика. Они покуривали и переговаривались. Питер неплохо понимал русский язык, но эти раскатистые звуки были ему незнакомы. Какие-то среднеазиатские наречия.