Ирина Костина - Нет цветов у папоротника. Книга седьмая

Ударившись, он пробудился и чудесным образом прозрел, опознав обстановку, как соответствующую комнате увеселительного заведения, каких на окраинах столицы предостаточно. Обладательница чёрных волос крепко спала, никак не отреагировав на его падение.

Митяй, качаясь, как моряк на шхуне во время шторма, подобрал разбросанные по комнате вещи. Небрежно оделся. Но, вот напасть, так и не смог отыскать второго сапога! Попытался растолкать девицу, чтоб выяснить у неё местонахождения обувки. Но та сквозь сон пробурчала:

– Не знаю, – и снова заснула.

Голицын, держась за стену, вышел в коридор. В приёмной зале его встретила хозяйка, пышногрудая мадам, туго затянутая в бархат красного цвета. Её наряд напомнил Голицыну вид копчёной свиной рульки, и его чуть не стошнило.

– О, господин офицер уже нас покидает? – пропела мадам, поднимаясь ему навстречу.

– Где мой сапог? – сиплым, осевшим голосом спросил он её.

– Не могу знать, – приторно улыбнулась она, – Вы пришли к нам ночью в одном сапоге.

– Вот чёрт… Я был один или с приятелем?

– Да. Но Ваш приятель уже ушёл.

– Куда?

– Сожалею. Он не сказал, – развела руками мадам.

Спускаясь с заледенелого крыльца, Митяй поскользнулся и хлопнулся в сугроб. Впрочем, это обстоятельство его даже не смутило. Он с наслаждением зачерпнул в ладони снег и начал жадно его поедать, пытаясь утолить жажду. Наевшись, последние горсти ледяной жижи он размазал себе по лицу.

Увидев извозчика, с трудом приподнялся, выкрикнув:

– Эй! Любезный!! Сюда!

Ползком забрался в экипаж, успев пробормотать:

– В «Остерию»! – и отключился, распластавшись на сидении.

Войдя в кабак, Митяй сразу увидел одинокую фигуру Лопухина. Тот спал, сидя за столом в дальнем углу, положив перед собой руки и уронив на них вихрастую голову. Запинаясь об собственные ноги, Голицын подобрался к нему и плюхнулся рядом на лавку. Иван пробудился, подымая мятое лицо. Митяй тем временем увидел графин с водой, обрадовался и, схватив его обеими руками, надсадными глотками медленно осушил до дна.

– Ну и ночка выдалась…, – пробормотал он, вытирая тыльной стороной ладони рот, – Не знаешь, где мой второй сапог?

– Пф…, – издал насмешливый звук Лопухин, – Что ж ты по пьяни вечно сапоги-то теряешь!

– Н-да…, – поскрёб в затылке Митяй, – Ты прав. Уже второй раз… Так где мой сапог?

– Ты его вчера в проруби утопил…

– А мы вчера ещё и в проруби…? – Голицын поморщился, прижимая ко лбу ладони, – Нет, не рассказывай. Голова раскалывается на части!

– Шёл бы ты домой, Митяй.

– А ты?

– Я, пожалуй, ещё выпью.

– И я с тобой.

– Ни к чему это. Иди-ка, лучше проспись.

– Думаешь, у тебя одного что ли…?! – выпалил в сердцах Голицын и, столкнувшись с тяжёлым Ванькиным взглядом, осёкся и добавил угрюмо, – У меня тоже причины есть!

Лопухин пристально взглянул на него мутным тоскливым взглядом и махнул рукой:

– Трактирщик! Ещё пару бутылок венгерского!!

Санкт-Петербург

Революционные настроения в офицерской и солдатской среде, что всколыхнулись сразу по возвращению императрицы из Москвы в конце 1742 года, были подавлены. На улицах Петербурга усилился полицейский режим. Тайной канцелярии было выдано строгое предписание:

– Ежедневно рассылать агентов по людным местам города – в кабаки, на рынки, в церкви, чтоб слушали, что говорят. Не поминают ли бывшего императора Иоанна или его мать Анну? Не говорят ли крамольных слов о Елизавете Петровне? Обо всех, кто будет замечен в таких разговорах, арестовывать незамедлительно и докладывать императрице лично!

Как следствие ужесточённого порядка, усилились доносы. Ежедневно бдительные жители шли с жалобами в полицейские участки или строчили доносы в Тайную канцелярию обо всём, что подслушали где-то крамольного. Кто-то, таким образом, пытался банально свести счёты с недругами или просто чудил по пьяни. Тем не менее, все доносы Тайная канцелярия рассматривала с пристрастием, обвиняемых арестовывали и обязательно пытали. Те под пытками, зачастую, оговаривали себя и тянули за собой других. Из-за этого череда так называемых «преступлений» обрастала, как снежный ком, всё новыми и новыми подозреваемыми!

В придворной среде прочно поселился страх. Боясь нового переворота, министры и приближенные к государыне лица, теперь опасались ночевать у себя в особняках в ужасе быть внезапно арестованными, и прятались по дачам.

Сама Елизавета окончательно потеряла покой. Она предпочитала засиживаться ночь напролёт в кругу большой компании верных ей людей, всякий раз выбирая новые покои, или меняя дворец. А, после бессонной ночи, затем спала до полудня и более. Пробудившись же к вечеру, слонялась по дворцу, как сонная муха.