Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Тут кстати оказался рядом Толстой и, крепко стиснув руку брата повыше локтя и отвесив учтивый поклон вельможе, всё ещё пребывающему в состоянии близком к столбняку, отвёл Алексея в сторону:

— Заткни фонтан своего красноречия!

Жемчужников, едва сдерживая хохот, схватился за голову и проговорил:

— Алёшка! А ведь жив, жив наш сюжет с Исаакием! Смотри, как долго этим сообщением можно дурачить важных индюков!

Толстому вспомнилось, как однажды ночью они вчетвером объехали петербургских архитекторов и приказали всем им поутру явиться в Зимний дворец — по случаю того, что сквозь землю провалился Исаакиевский собор.

Жемчужников, продолжая смеяться, так резко обернулся, что задел проходившую у него за спиной даму в чёрной узкой маске с веером в руке.

— Ах, экскьюз ми! — произнёс он по-английски, обращаясь к даме.

— Донт меншенд, — ответила она тоже по-английски на его извинения — «не стоит беспокоиться!» — и продолжила: — Вы не будете на меня в особой претензии, если я признаюсь, что минуту назад, проходя мимо вас, я невольно оказалась свидетельницей вашего конфиденциального разговора и таким образом узнала страшную тайну, что «тяжело-медное скаканье по потрясённой мостовой» может привести к провалу в тартарары Исаакиевского собора, который, кстати, однажды уже по вашей воле проваливался, не так ли?

— Значит, вы наслышаны о той истории? — опешил Жемчужников.

— Знаю и о той истории и знаю, кто вы и ваш приятель, граф.

— О, да кто же вы сами, прелестная маска?

Дама была среднего роста, её изящная фигура с тонким станом и пышные волосы, красивый и сочный грудной голос делали её и впрямь прекрасной. Особенно же поразила её манера вести беседу — интригующая, слегка лукавая и в то же время изобличающая острый и глубокий ум.

Толстой, чувствуя, что не может отвести от неё зачарованного взора, густо покраснел, что не ускользнуло от внимания маски.

— Вы, граф, должно быть, смутились оттого, что я сказала, что я вас знаю? — умело вывела она его из неловкого состояния. — Надеюсь, ваша превосходная память, если вы её спросите на досуге, подскажет вам нашу мимолётную встречу, хотя она была столь мгновенной, как набег морской волны на полоску песка.

— Ба! — ударил себя ладонью по лбу Толстой. — В петербургском яхт-клубе, в разгар сезона... Не правда ли? Но тогда, мне помнится, вы были не одни, а в сопровождении конногвардейского полковника, с которым вы так быстро уехали, что я не успел вас разглядеть, если не говорить о вашей восхитительной фигуре, которая сейчас перед нами.

Теперь чуть зарделась незнакомка:

— Сегодня позволительно говорить друг другу всё: и комплименты, и дерзости, не правда ли, господин Жемчужников?

— Простите, но от кого вы слышали историю с Исаакием? — спросил он.

— Хотя никому не дано объять необъятное, но, живя в Петербурге, можно знать многое, — последовал молниеносный ответ.

— О Алексис, запиши о необъятном, — повернулся Толстой к брату.

— Слушаюсь, ваше сиятельство! — сделал Жемчужников полупоклон. — Но чтобы запечатлеть сие заслуживающее бессмертия изречение, мне непременно надобно сыскать бумагу и перо с чернилами. Посему я вынужден просить позволения вас на время покинуть.

Незнакомка и Толстой расхохотались и, взглянув друг на друга, почувствовали, что, по крайней мере в этот вечер, они не смогут расстаться.

Естественно, он и до этого влюблялся. Однако на сей раз всё было не похоже.

С замиранием сердца шёл Толстой через несколько дней к незнакомке. Широкая мраморная лестница, как во многих петербургских аристократических домах, двухсветная гостиная с высокими окнами... Всё та же восхитительная грациозная фигура, пышные пепельные волосы — и лицо, теперь уже без маски: несколько широкие скулы, невыразительные, смазанного рисунка брови, очень высокий для женщины лоб, нечёткое очертание носа. Но чувствительный, красивый рот очаровательно улыбается, и в узких серых глазах, светящихся поразительным умом, восторг и радость. И тот же, что несколько дней назад, чарующий голос: