Олег Соколов - Тайны лабиринтов времени

Люди с шумом расположились у скалы. Нот с размаху опустил палицу, согнул колени и принюхался. Собаки ушли, хотя запах еще оставался, и мужчины расслабили мышцы, лениво сделав несколько шагов вверх на скалу. Под косыми лучами солнца легли их тени. Люди повернулись к старухе, а я подавил свой кашель. Страни, все еще стоя на коленях, положила в центре отлога глиняный шар и, вскрыв его, распластала и пригладила его поверх прежнего, слежавшегося на земле оранжевого слоя. Она склонила над глиной лицо и дунула. В глубине отлога были сложены сучья, палки, кучи мха, оттуда Страни и взяла немного травы и сучьев. Все это уложила на распластанной глине – и снова подула. Старуха подняла голову и, посмотрев на меня, встала с колен и отошла к людям.

Я и сам знал, что все голодны, а спать лучше сытыми и в тепле. Я поднял камень, он был не очень тяжелым и острым только с одного конца – этим камнем можно убить или срезать траву, а можно ломать толстые сучья. Камень удобно лежал в руке, когда я размахивал им, показывая, как нужно убивать или рубить сучья и, не останавливаясь, ушел в степь, чтобы по дороге срезать веточку с листьями и принести людям.

Всех охватила волна радости, когда я вернулся, а тут с моря подул теплый ветер, и старуха запрыгала на месте, притоптывая и завывая.

– Здесь мы будем жить и никуда больше не пойдем. Завтра мы найдем еду для всех семей, дошедших сюда, убьем зверя или наловим рыбы в море, – сказал я, вернувшись к скале.

Люди улыбались и верили мне, ведь веточка, которую я принес, была с выпученными, вздутыми и причудливо искривленными ростками и напоминала толстобрюхое животное.

– Солнце скоро утонет за скалой, пора возвращаться.

Голодные, но все же счастливые, мы вернулись в катакомбы и пещеры. Каждая семья унесла с собой сучья, хворост, сухую траву и мох, собранный на скале и высушенный на солнце. Дневной свет померк, и нас освещал и согревал огонь, а это – еще одна теплая ночь, и может, к утру никто не умрет.

Тепло огня и запах дыма услаждали наши души и грели сердца. Огоньки дружно плясали, отражаясь в наших глазах, и я от удовольствия поджал пальцы ног, растопырил руки и слегка отодвинулся от огня. Там, наверху, слышны звуки жизни, для нас опасной и тревожной. Здесь же, в пещерах,

мы в безопасности, пока звуки не обманывали нас.

Слух ночью – это жизнь, услышал шорох – и жив остался. Нужно различать звуки рассохшейся глины или шум уходящего ледника. Среди этого гама, попробуйка услышать легкую кошачью поступь саблезубого!

Я вскочил, мои уши уловили шаги, но это была не кошка – это шел человек, он уже зашел в пещеру, когда мое тело отреагировало на опасность, покрывшись холодным потом. Саблезубый не смог бы подкрасться так тихо и незаметно. Бежать было поздно, и я поднял дубину, приготовившись к драке. Женщины выхватывали из костра горящие палки, а в пещеру вошел мой утренний незнакомец и остановился. Впервые я смог прочитать мысли, которые возникли у меня в голове, но мне не принадлежали: "Будущее не всегда опасно", – услышал я сам себя.

Незнакомец появился у нас совершенно беззвучно для меня, как всегда бывает при появлении тени от облака.Я отказываюсь верить собственным глазам, тщательно рассматривая его, а сердце бешено заколотилось в моей груди – этот чужой не похож ни на одного человека, которого я когда-либо видел в своей жизни. Тот, на кого я смотрел, мало напоминал мне сородичей: ни суровых ногтей на пальцах, ни единого волоска на тыльной стороне ладони, на лице нет морщин и грязи. Он улыбнулся, я никогда не видел таких зубов – белых, как кость мамонта, аккуратных и ровных, ни одного обломанного и черного зуба. Я спросил себя, не снится ли мне все это, может – это моя смерть? Со мной уже было такое. Моя косматая голова опустилась, а с волос ссыпался песок. Он кивнул. В каждом его движении было изящество кошки, но по лицу нельзя было определить, добр он ко мне или зол? А я всегда мог определить по глазам, по напряжению скул, движению бровей, рта – чего ожидать. Первый взгляд, брошенный из-подо лба, нависшего, словно утес, над моим лицом, на человека предо мной, говорил мне, нападать или защищаться. Мы могли убить его, но я стоял и не двигался, брат и женщины смотрели на меня – и тоже, ни с места.

Разум пробудился от дремоты – и каждый самостоятельно мыслил. Напасть на него я уже был не вправе. Семья ждала моего решения, и я с трудом поднял руку в знак приветствия, а не агрессивности. Это был не сон.

Мелик, мой брат, уже обсох после дождя, и шкура его ершилась. С вздыбившейся щетиной, он сделал шаг вперед, скользнул коленями по воздуху и свалился. Брат попытался подняться и растопыренными пальцами скреб глину под собой, но силы оставили его. Незнакомец подошел и приложил руку к голове Мелика, достал из-под шкуры зерна какого-то растения и, растерев их в своих ладонях, раскрыл брату рот и высыпал в него. Мелик недолго пожевал и, повернувшись на бок, затих и уснул.