Ирина Костина - Польский этюд. Книга вторая

Чтоб не тратить понапрасну боевых запасов, Миних велел офицерам для охоты вооружиться арбалетами и луками.

Сегодня, гуляя по снежным лесным пригоркам, он заметил взмывшего вверх беркута и взял его на прицел. Выстрелил несколько раз, но тщетно – высота полёта птицы значительно превосходила пусковые возможности стрелы.

После выстрелов фельдмаршала было позволено стрелять офицерам. Сотни стрел со свистом вырвались ввысь, но также напрасно. Миних махнул рукой:

– Поздно! Слишком высоко! – и осадил всех, – Отставить!! Не переводить стрелы!!!

Все послушно опустили арбалеты. И вдруг в создавшейся тишине, ослушавшись приказа, просвистел чей-то выстрел. Миних, возмущённый такой наглостью, грозно ткнул пальцем в строй:

– Кто осмелился?! Я же сказал, не стрелять!!!

Офицеры притихли, в недоумении переглядываясь. И тут с высоты в снег бухнулся беркут с торчащей в боку стрелой. Прямо под ноги фельдмаршалу.

Миних опешил. Полковник Олонецкий поднял тушку:

– Отличный выстрел, Ваше высокоблагородие.

– Кто стрелял?! – повторил фельдмаршал, но в голосе его уже не чувствовалась угроза, – Ну, признавайтесь, черти полосатые! За такой выстрел обещаю помиловать!!

Из-за спин офицеров протиснулся вперёд молодой парнишка, в овечьем полушубке. Офицеры загудели, не понимая, как он оказался среди них.

– Кто таков? – спросил Миних, удивлённо приглядываясь, и вдруг лицо его вытянулось, – Кадет Лопухин???

– Так точно, Ваше высокоблагородие.

– Вот так новость! Это что такое?? Какого чёрта ты здесь делаешь?!!

Ванька понуро опустил голову. У фельдмаршала начали раздуваться щёки от гнева. И он обратился к офицерам:

– Господа!! Это возмутительно!! Вы только посмотрите, какова дисциплина у наших будущих офицеров! – и ткнул пальцем в Ивана, – Я запретил этому кадету участвовать в походе, а он тут как тут! Пожалуйста!! Сбежал из Академии!!

– Во даёт! – присвистнул кто-то из толпы.

– Отчаянный парень.

Но фельдмаршал не разделил их восторга:

– А что полагается за бегство? А, Лопухин?! Отвечай!!

– Отчисление, – тихо пробормотал Ванька, пряча глаза.

– Ну, так вот – ты отчислен!! – беспощадно констатировал Миних, – Сегодня же! Сию минуту! Вон!! Чтоб духу твоего не было! Ни здесь, ни в Академии!! Позор!!!

Полковник Олонецкий неожиданно вступился за мальчишку:

– Ваше высокоблагородие, осмелюсь заметить, что позором для бойца считается бегство с поля битвы, а не наоборот.

– Вы что же, намерены его защищать?! – побагровел тот.

Олонецкий пожал плечами:

– Но… каков выстрел! А?! Таким учеником Вы, Христофор Антонович, можете только гордиться! Ведь превзошёл самого учителя.

Миних бросил взгляд на подстреленного беркута:

– Это да…, – нехотя согласился он, – Стреляет он отменно.

– Ваше высокоблагородие, – подал голос Ванька, – Вы же при всех обещали признавшегося в выстреле помиловать. А слово командира нерушимо!

В строю офицеров пронёсся весёлый гомон. Олонецкий не сдержался и рассмеялся басом:

– А он и соображает неплохо!!

Следом рассмеялся и сам Миних:

– Ну, стервец!! А? Гляди-ка, подловил меня на слове!

– Оставьте его, Ваше высокоблагородие, – подсказал Олонецкий.

Остальные офицеры поддержали:

– Оставьте! Христофор Антонович!

– Бедовый парнишка!

Миних погрозил Лопухину пальцем:

– Так и быть, остаёшься. Но до первого предупреждения!!

– Ура-а-а!!! – возликовал Ванька, – Христофор Антонович, я не подведу!!

И помчался со всех ног к лагерю сообщить радостную новость Василию.

Очень скоро прусские вельможи Мемеля и близлежащих угодий, терпя невероятные убытки от истребления дичи в их лесах и уничтожения деревьев, пошли к Миниху на поклон, упрашивая встать лагерем подальше от прусской границы, но он остался глух к их стенаниям.

Тогда ущемлённая аристократия обратилась с письмом к Фридриху-Вильгельму, умоляя короля защитить их от «неприятного соседства» с русским войском. И под давлением собственных подданных, кайзеру пришлось пойти на уступки: он дал добро на проход людям и повозкам с поклажей, но оставил запрет на провоз пушек.

Миних, прочтя это уведомление, в гневе выругался крепким словцом. Но делать нечего. Пришлось отправлять артиллерию в обход, а самому двигаться к Данцигу налегке.

императорский дворец

Бюрен сидел в кабинете, задумчиво уставившись в одну точку. Ноги его были вытянуты, руки безвольно свисали с подлокотников кресла. Во всём его облике читалась чудовищная усталость.