Михаил Щукин - Осиновый крест урядника Жигина

— Знаю я про твою суровость, не рассказывай. Ты лучше другое скажи — чего на этот раз от меня потребуешь?

— Завтра огляжусь — скажу. А вот за то, что урядника предупредила, я тебе, ласточка, наказания еще не придумал. Но правильно сделала, что призналась, за это и ценю тебя, Катерина, что черных мыслей за душой не держишь, вся — нараспашку. Куда спать-то меня положишь? Рядом с собой или на полу у порога?

Катерина вздохнула, молча разобрала постель, откинула край тяжелого стеганого одеяла и сказала:

— Ложись, я приду. Без сладкого не останешься.

Столбов-Расторгуев довольно хмыкнул, разделся не торопясь и улегся на кровать, которая под ним негромко скрипнула.

Рано утром, толком еще и не рассвело, он разбудил Семена:

— Вставай, сын крестьянский, запрягай своего Сивку-Бурку, торопиться нам надо.

Печь уже топилась, Катерина готовила яичницу на завтрак, и большая черная сковорода, поджаривая мелко нарезанное сало, шкворчала и фыркала, словно была недовольной и ворчливой.

В скором времени в редеющих синих сумерках уселись на подводу, и Столбов-Расторгуев удивил Семена, взмахнув рукой и показав, куда нужно ехать. Показывал в сторону Черной речки, на другой стороне которой плотной стеной смыкалась густая, черневая тайга.

— Там же никакой дороги нет! Куда править? — спросил Семен.

— По бездорожью и правь, — приказал Столбов-Расторгуев, — у нас свои пути, извилистые. Погоняй, я показывать буду.

Никогда еще служба урядника не оборачивалась для Жигина столь шершавым боком. Конечно, случалось всякое: и в разных переделках бывал, и в перестрелках, но выпадали они, как правило, не очень часто. Больше приходилось заниматься делами обыденными, мелкими и нудными, после завершения которых он подолгу сочинял протоколы и отчеты, не успевая разводить чернила — очень уж много писанины требовал от него становой пристав Вигилянский. И писал Жигин чаще всего вот такие сведения: произошло четыре пожара, двенадцать случаев краж и воровства, два самоубийства, одно от несчастной любви, а второе будто бы от жестокости начальства, случилось одно утопление во время купания в пьяном виде, а также восемь случаев бродяжничества и один грабеж, который был раскрыт им, равно как и девять случаев краж и воровства…

А вот что можно написать сейчас в казенном отчете?

Как обманул урядник Жигин своего начальника, станового пристава, поехал на прииск с непонятной целью и там захватили его в голом виде неизвестные люди, отвезли, опять же, неизвестно куда и сунули в крепкий деревянный сруб вместе с отставным фельдфебелем Земляницыным, где они и сидят теперь, трясутся от холода, как два брошенных под забор щенка?

Хорошо хоть, что в предбаннике им разрешили одеться, отобрав у Жигина лишь портупею с шашкой и кобуру с револьвером.

Окон в срубе не было, стены и потолок, сложенные из толстых, плохо ошкуренных бревен, мохнатились густым инеем, и в темноте нельзя было даже разглядеть друг друга.

Стены и потолок сидельцы уже обшарили руками на ощупь и убедились — бревна так плотно подогнаны, что и малой щелочки нет. Сидели в углу на корточках, тесно прижимались друг к другу, шепотом переговаривались:

— Как мыслишь, Илья Григорьич, зачем мы им понадобились?

— Зачем понадобились — не знаю, но понадобились. Сильно понадобились! Это ведь они к Катерине ночью за мной приходили, в первый раз не нашли, а во второй раз… Следили они за нами, может, и не они следили, может, кто другой, но, что мы в баню по твоей милости отправились, выглядели в точности. И взяли чисто, хотя и днем, место-то безлюдное. Никто, пожалуй, и не догадается, куда мы делись.

— Сдается мне, что без Тимофея не обошлось, соглядатай савочкинский… Выберусь — руки-ноги обломаю!

— Ты сначала выберись.

— Это верно. А если они нас прибьют?

— Может, и прибьют, только не сразу. Прибить и в бане могли, мы и пикнуть бы не успели. Нужны мы им для какой-то надобности. Ждать надо, вот дождемся, тогда сами расскажут.

Они замолчали, затем, не сговариваясь, дружно вскочили и начали ходить от стены к стене — холод давал о себе знать, не засидишься. Снаружи в сруб не доносилось ни одного звука, будто там, в окружающем мире, все умерло. И эта тишина вместе с неизвестностью давили на душу, вселяя отчаяние и безнадежность.

Но Жигин и Земляницын не поддавались, все-таки люди они были не из робкого и забитого десятка. Крепились, согревая себя ходьбой, вслух не роптали и на судьбу не жаловались.