Михаил Щукин - Осиновый крест урядника Жигина

И — невиданное дело!

Хозяин под узкой девичьей ладонью сник, съежился, положил заряженное ружье на пол, сам опустился на колени и тихо-тихо попросил:

— Руку не убирай…

С этого дня кухарка Марфа стала главным доктором самого богатого в городе золотопромышленника Парфенова. Местные медицинские светила, безуспешно лечившие Лаврентия Зотовича от головных болей, специально приезжали, чтобы поговорить с Марфой, надеясь услышать нечто особое, неизвестное им, но были сразу же разочарованы прямодушным ответом:

— Да не знаю я никаких секретов! Со страху руку протянула, а он успокоился, — и, улыбнувшись, глядя честными, искрящимися глазами, заверяла: — Я в лекарском деле ни капли не понимаю, а как получается, что Лаврентий Зотович головой мучиться перестает, когда я руку ему кладу, я и сама не ведаю.

От кухарской службы Парфенов-старший велел Марфу освободить, требовал, чтобы во всякую минуту она находилась рядом с ним, и скоро уже не мог обходиться без нее, как малое дитя без няньки.

Головные боли со временем прекратились, все думали, что дело пошло на поправку, но тут подоспела новая напасть, против которой Марфа оказалась бессильной — Лаврентий Зотович стал беспрерывно плакать и заговариваться. Никого не узнавал, а беседы вел с теми людьми, которые уже давно покинули этот грешный мир; долгие вел беседы, обстоятельные и порою выкладывал в умственном забвении такие прошлые секреты и тайны, что Парфенов-младший в страхе хватался руками за голову — а вдруг эти секреты и тайны за стены дома выползут?!

Раздумывал он недолго. Дал докторам денег и родителя отправили в скорбный дом, где он не пробыл и полного месяца, тихо умерев на казенной постели.

После смерти золотопромышленника, как и положено, вскрыли завещание. Павел Лаврентьевич только ахнул, когда узнал, что немалая часть денежных средств должна отойти кухарке Марфе. Вся ненависть, которую годами копил сын к отцу, опрокинулась теперь на безродную девицу; это по какому же праву и за какие такие заслуги свалилось ей прямо в ручки большое денежное счастье?! Закусился молодой хозяин, словно его среди белого дня обокрали. Пошел по судам и даже взятки предлагал судьям, но остался, как говорят в таких случаях, при собственных интересах: получила Марфа завещанные ей деньги — все, до копеечки. Павел Лаврентьевич возненавидел ее, как кровного врага.

Жизнь между тем остановки не знала, катилась дальше, и новые дни приносили новые события. Павел Лаврентьевич женился, но сразу же, еще и медовый месяц не закончился, понял, что жена ему нужна, как пятое колесо в телеге. Видимо, по этой причине — от нелюбви, детей у них не было. Но Павел Лаврентьевич не переживал, да и некогда ему было переживать — большое наследство требовало неустанной заботы. И он трудился не покладая рук, приумножая и без того немалые богатства. В неустанных своих трудах даже и не заметил, как за очень малый срок времени сам он изменился до неузнаваемости: властным стал, порою жестоким, и позабыл напрочь, что когда-то, глядя на отца, думал и верил искренне, что, вступив в наследство, по другому пути поведет дело и жизнь свою построит по-иному.

Не случилось.

Совсем наоборот складывалось: он стал точной копией своего отца. Один в один, капля в каплю. И походка изменилась, и голос, и пальцы рук, когда гневался, растопыривал, как родитель. Разве что не говорил вслух, что жизнь надо держать за глотку двумя руками и тогда она подчинится. Порядки в доме установились такие же, какие царили при Лаврентии Зотовиче, и нелюбимая жена ни слова не могла сказать мужу о том, что слухи о его загулах на стороне доходят и до нее. Да, вот так и выплясалось, что унаследовал наследник еще и необъяснимую страсть к буйным попоищам, порою безобразным, которые длились иногда по целым неделям.

Но что бы ни делал Павел Лаврентьевич — горел ли в трудах, тратил ли себя в загулах, в сердце у него стальной занозой сидела ненависть к Марфе Шаньгиной, и не мог он эту занозу ни переломить, ни вытащить. Вот поэтому и разгневался, получив от губернаторши пригласительный билет на благотворительный вечер.

Конверт доставили, видимо, дня два-три назад, пока он отсутствовал, вечер же был назначен на сегодняшнее число, и времени до его начала оставалось всего два с небольшим часа. Следовало поторопиться, потому что супруге генерал-губернатора в Ярске не принято было отказывать — ни в чем. Павел Лаврентьевич глянул на смятый пригласительный билет, но расправлять его не стал — знал, что в Общественное собрание пропустят и без этой лощеной бумажки.