Хрисанф Херсонский - Вахтангов

Еще зимой 1909/10 года Вахтангова переводят на второй курс, а весной он уже переходит на третий.

Летом 1910 года Евгений снова во Владикавказе — у жены и маленького сына.

Мечтает поставить силами студенческого кружка «Юлия Цезаря» Шекспира, подражая спектаклю Художественного театра. Эта работа не сладилась. Но традиционный студенческий бал прошел под его режиссерством необычно.

В летнем саду Коммерческого клуба, на скамьях перед раковиной для оркестра, так называемой ротондой, расположилась пестрая городская публика, привлеченная зазывающей афишей: «Вечер чтобы смеяться» (Кабаре). Среди оживленных лиц, полных задорного ожидания студентов и курсисток, гимназистов и гимназисток, поблескивают пенсне, золотые цепочки на жилетах, жемчуг на шеях, серебряные офицерские погоны, маячат бородки клинышком чиновников всех ведомств и солидные заросли на щеках под картузами… По случаю дня молодежи взрослые настроены либерально. Ждут легкомысленных новинок.

Первым номером афиша обещала выдать «Тоску по сверхчеловеку». Это злободневная тоска. Многие из зрителей знают: ею не на шутку заболела часть поэтов и писателей, те, кто после подавления революции 1905 года отшатнулись от народа и провозгласили свой идеал «сверхчеловека», — ему нет преград, он отбрасывает всякую мораль и плюет на требования человеческого общежития, знает только свой закон: «я так хочу». А во что вылились хотения этих людей? В разгул разнузданной похоти, в «свободу» для темного, низменного в человеке, превращающего его в животное. Впрочем, кое-кому в публике идея «сверхчеловека» казалась соблазнительной… Так смотрите же, смотрите! На эстраду, ковыляя под тяжестью старенькой шарманки, выходит смешной, тщедушный субъект. Небрежная прическа «свободного художника». Гордо закинутая голова. Топорщатся усы. На выпяченной груди кричащий галстук. Надменные «гляделки» метнули из-под взъерошенных бровей взор на публику. Маэстро закрутил ручку, и засвистели, захрипели, спотыкаясь, звуки тоскливого, давным-давно всем известного мотива… Поднялся смех. Маэстро, фанфаронясь, осмотрел публику гневным взглядом. Смех перешел в хохот. Злая карикатура точно била в цель, подчеркивала пустую и глупую претензию упадочного искусства, жалкую немощь «сверхчеловека».

Это сам Вахтангов задал тон своему кабаре.

И через минуту снова он, уже без грима, — окрыленная, энергичная походка, скромные, мягкие движения, умные глаза, — читает стихи Саши Черного, бичующие мещанство. Затем — пародии, шутки, эксцентриада… Юмористическая «трагедия в шести актах Росмунда» (каждый «акт» из двух-трех слов) в сопровождении оркестра: рояль, две скрипки, барабан, дудочка, свистулька, кукушка. Далее Вахтангов имитирует Качалова и Сару Бернар. Исполняется комическая опера в одном действии «Сказка о золотом яичке», дирижер Вахтангов, и пр. и пр.

Вахтангов, к общему удовольствию, неутомим. Он с воодушевлением еще имитирует Тито Руффо (поет «басом» прутковское «Однажды попадье заполз червяк за шею…») и исполняет «шансонетку для детей, юношей и старцев (поет песенку „Коля и Оля бегали в поле“). Программа развернулась „грандиозная“…

Кончилось кабаре. Военный оркестр грянул мазурку, вальсы, падеспань. Закружились пары. А для тех, кому не по силам движение, — лото и синематограф…

Надежда Михайловна кружится в вальсе, положив руку на плечо Евгения, и по-прежнему с наслаждением чувствует, как он легко и энергично ведет ее в танце — совсем как когда-то Женя вел Надю. Но в этом году сердечные нити туго натянуты. Вальс. Вальс. Вальс… Странная семейная жизнь: почти все время далеко друг от друга.

Этим же летом во Владикавказе Вахтангов ставит с любителями оперетту своего земляка М. Попова «Оказия, в доме господина Великомыслова приключившаяся».

Летние теплые дни на юге еще не кончились, неожиданно приходит телеграмма из Москвы, от Лидии Дейкун. Она готовится к экзамену-показу для вступления в труппу Художественного театра. Ее партнер заболел. Дейкун просит приехать Вахтангова. Евгений Богратионович, прервав отдых в семье, тотчас уезжает…

Подтекст телеграммы дорог Евгению Богратионовичу. Среди актрис, окружавших Вахтангова в Москве, он не встречал другого сердца с такой расточительной самоотдачей и щедрым даром доброты. Лидия Ивановна всегда готова согреть и поддержать окружающих друзей. Актриса светлого таланта, она не поражает зрителя властным темпераментом, но трогает и привлекает чувствительностью и мягкой человечностью, открытой всем ветрам. А в рассеянный, несколько легкомысленный образ жизни актерской богемы она вносит, словно играя, неостывающие устои товарищеского, как бы семейного очага. И недаром ученики-адашевцы в своем дружеском кругу хором называют Лидию Ивановну «мамой», а иногда шутливо даже «папой».