Лариса Склярук - Царица Парфии

Виргиния была женщиной красивой, но находилась в том возрасте, когда уже приходится начинать сражаться за свою внешность, когда невозможно вскочить с постели юной и свежей, словно только что распустившийся цветок, а необходимо создавать это впечатление тщательным утренним туалетом. И все в облике Виргинии говорило именно об этой длительной работе служанок. Аккуратно наложенные белила и румяна. Замысловатая прическа с узкой лентой – знаком свободнорожденной женщины и законной жены. Синий плащ, задрапированный живописными складками на левом плече. Уже вполне развращенная восточной роскошью, Виргиния время от времени протягивала вперед свои ухоженные тонкие пальцы, чтобы окружающим были видны ее дорогие кольца.

Карвилий ожидал родственников в кабинете, по обычаю устроенном в широком коридоре, соединяющем прихожую с внутренним садом.

Стены кабинета были украшены гипсом и ярко разрисованы. По верху стены шла орнаментальная вязь, в причудливых изгибах которой расцветали фантастические цветы и растения. Голубые, красные, желтые.

У одной стены на массивном сундуке были расставлены серебряные кувшины и кубки, выставленные, как и положено, на показ, для взглядов гостей. У противоположной стены, рядом с круглыми низкими столиками для вина и фруктов, стояли стулья. Углы кабинета украшали канделябры и чеканные чаши.

Карвилий стоя терпеливо ждал, пока родственники удобно расположатся. Он поразил всех своим утомленным и словно почерневшим лицом. Раб наполнил кубки фалернским вином, затем задвинул занавеси из кожи, отделив кабинет от атрия. Карвилий жадно глотнул вина и заговорил тусклым голосом.

– Я собрал вас, чтоб вы помогли мне принять решение. Дело чрезвычайно важное и касается судьбы… – он помолчал, – моей жены. Со стыдом и возмущением должен я рассказать о совершенном ею деянии. Красотой своей она преступно соблазнила раба моего. И слились они в своих желаниях коварных и преступных. Она опозорила себя, своих предков и потомков изменой с рабом, с египтянином.

Карвилий умолк. Известие, несмотря на то что было в некоторой степени ожидаемо родными (иначе почему отсутствует Симила?), произвело на всех тягостное впечатление. Все молчали, собираясь с мыслями.

– Распутство делает успехи, – неожиданно и неуместно громко произнес Валент, высказываясь раньше, чем высказались более старшие члены семьи. Он нарушал обычаи и делал это дерзко и преднамеренно, чтобы показать влияние нового времени и свою независимость. – Чужое добро всегда слаще, – добавил он вновь не к месту и смыслу разговора, и в его тоне прозвучала явная насмешка.

Эта насмешка больно кольнула Карвилия. Между ним и Валентом всегда было неявное, может незаметное окружающим, но постоянное соперничество. Карвилию было десять лет, когда родился Валент. И все эти десять лет он был любимцем матери. Но с рождением Валента вся ее любовь, как это часто бывает у не слишком умных матерей, перекинулась на младшего сына. Валент оттеснил Карвилия, заняв его место в сердце матери. На долю Карвилия остались лишь равнодушие и холодность. Его перестали замечать. Это было невыносимо больно. Равнодушие, отстраненность матери стали для десятилетнего мальчика настоящей трагедией. Он безмерно ревновал, всеми силами пытаясь вернуть ее прежнее расположение.

Мать уже много лет лежала в фамильном склепе, но неприязнь и соперничество братьев остались.

Валент испытывал к старшему брату чувство, весьма близкое к презрению. С одной стороны, Карвилий благоразумен, не жаден, не распутен, умело ведет свои торговые дела, богатеет. А чем богаче человек, тем более видное место он занимает в обществе и, следовательно, достоин всяческого уважения.

Но с другой стороны, Карвилий физически никак не соответствовал эстетическому идеалу времени, то есть не выглядел атлетом. И это давало Валенту постоянное ощущение превосходства. В архаические времена выносливость и физическая сила считались необходимыми качествами гражданина. Отсутствие этого, как и старость, оскорбительно и потому презираемо.

После выступления Валента все присутствующие повернулись к Луцию Политу. Во взорах читалось ожидание реакции грозного старика. Как-никак сын дерзнул высказаться раньше отца, явно выказав непочтение. Бравировать разрушением традиционных республиканских добродетелей? Нет. Это не импонировало присутствующим, вызывало осуждение. Старые римские ценности полагалось чтить, пусть чисто внешне, лицемерно.