Лариса Склярук - Царица Парфии

Женщина оглянулась. Улица была пуста. Лавки еще не открывались. Никто за ней не следил. Паксия глубоко втянула в себя воздух и, решившись, стремительно направилась в противоположную от порта сторону.

По лестнице в сто ступеней она поднялась на Капитолий. На Капитолийской площади возвышался древнейший храм города – храм Юпитера Сильнейшего Величайшего. На мгновение Паксия подумала, что, возможно, стоит оставить ребенка на ступенях храма, но передумала и пошла дальше. Рассвет приближался. Первые лучи окрасили розовым цветом крыши домов, осветили многочисленные статуи богов и знаменитейших римлян, украшавшие площадь.

Квиринал – район садов, парков, богатых особняков. В чистом воздухе нежно пахло листвой и цветами. Сюда, на холм, не доходили зловония мусорок, тяжкие запахи с улиц, расположенных в низинах между холмами и заполненных бедным людом, плебсом.

На улицах стали попадаться первые прохожие, спешащие на утренний прием к своим патронам. Возле большого, знакомого ей особняка Паксия, закутанная с головы до ног в серый плащ, спряталась в тени статуи и стояла, нервно кусая губы, раздумывая, что ее ожидает, когда откроется, что она не выполнила приказ господина. К счастью, ее ожидание длилось недолго. Из ворот вышла кухарка. Толстая розовощекая Дорсия. Она шла неспешно, переваливаясь с ноги на ногу. В ее руках была корзинка.

Паксия вышла из своего укрытия. Ее трясло мелкой дрожью. Она не помнила, что говорила и как ей удалось убедить кухарку взять ребенка. Они положили дитя в корзину, и недовольная кухарка вернулась в особняк. Когда дверь за кухаркой закрылась, Паксия поспешила домой.

А в особняке в это время происходило следующее. Возле поставленной на полу вестибюля корзины с девочкой собрались слуги. Пришел управляющий. Все были в некотором замешательстве.

Ребенок дергал ручками, смотрел невинными голубыми глазами.

– Красавица, – произнесла кормилица Кармиона.

Управляющий посмотрел задумчиво.

– Поверь мне, уж я-то в этом разбираюсь, – добавила Кармиона убежденно.

Это замечание кормилицы и решило судьбу девочки. Управляющий пошел проверять, не пробудилась ли хозяйка, чтобы доложить госпоже о подброшенном ребенке. Рассказывая о происшествии, управляющий употребил именно те слова о красоте девочки, что и кормилица. Заинтересованная хозяйка пошла взглянуть на ребенка, и девочку оставили в доме. У госпожи было две дочери, и красивая здоровая рабыня, подруга их игр, не помешает. Девочку назвали Музой.

Десять последующих лет Карвилий прожил словно в каком-то сне или болезни. Острая боль от потери жены притупилась, отошла в прошлое, так же как и изнуряющая ревность. Но о чем Карвилий постоянно жалел, так это о поспешно принятом решении выбросить ребенка Симилы. Недаром древние считали гнев кратковременным помешательством. Поспешно, глупо, неоправданно жестоко. Ее ребенок. Он бы жил в доме, наполнял его быстрым топотом детских ног по утрам, веселым смехом, радостью. Малые дети наполнены радостью, счастьем жизни. Без детских голосов любой дом печален и пуст. Он бы вырастил девочку. Ну и кто бы знал, что это не его ребенок, не его дочь? Глупец! С ней у него было бы будущее. А ныне ничего нет. Пустота, бесцельность существования. Для кого он работает, богатеет, кому достанется его состояние? Валенту? Брату-врагу? Валент и так все вьется, кружит рядом – ждет.

При воспоминании о брате что-то злое, неуправляемое шевелилось в Карвилии. Он томился жизнью и не знал, что ему с ней делать. Единственным наслаждением Карвилия стала еда. Он ел много, быстро, неряшливо. Он сильно поправился и уже не ходил по улицам Рима, а путешествовал в носилках. И не было вокруг него ни одного человека, с кем бы он хотел поговорить.

Однажды Карвилий сидел в носилках, облокотившись на колено, пока четыре сильных раба несли его к дому. Занавеска была сдвинута. Сильно поседевшие и поредевшие волосы окружали легким венчиком череп. Крупное, мягко очерченное лицо было белым, одутловатым. Сказывалось обилие вина и отсутствие движения. Как всегда, Карвилий был во власти тоскливых дум.

Жизнерадостный смех прервал его раздумья. Справа, на обочине дороги, стояли юные девушки в сопровождении полной няни и девочки-рабыни. Что-то выскальзывало из рук девочки, и это вызывало веселый смех девушек. У девочки-рабыни были густые черные волосы, смуглая кожа, крупные чувственные губы. Она наконец справилась с непослушным свертком, подняла голову, взмахнула своими длинными ресницами, улыбнулась.