Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр

– Который год на дороге сей кормлюсь, – пожал плечами возничий. – Путников повидал без счета, и у каждого нужда своя. Иные каженный день на постоялом дворе отдыхают да в баньке парятся, а иные последнюю рубаху снять готовы, лишь бы несколько дней в пути дальнем выручить. Есть средь знакомцев моих и те, кто для торопыг сих старается. Недалече отсель, в Грузино. На челне легком возят. Быстро, ровно у Сирин-птицы на спине. Коли пары монет не пожалеете, гости дорогие, могу свести.

– Тетушка, зачем? – не выдержала Соломея.

– Отец твой повелел серебра не жалеть, но прочих девок новгородских нагнать, – ответила Евдокия, поправляя платок, обрамляющий круглое, с оспинками лицо, и высунулась из-под качающегося края рогожи наружу: – Будут тебе монеты, милок. Вези!

Бригадир гребцов запросил с путников аж три рубля серебром. Деньги совершенно лихие, за таковые на торгу пять коров-двухлеток купить можно, да еще на козу останется – однако приживалка, следуя воеводской воле, торговаться особо не пыталась, и на рассвете боярская дочка и ее спутники погрузились в легкий, длинный и узкий берестяной челнок, связанный из ивовых прутьев и сосновых корней.

Ватажники и сами напоминали обликом прочные, как сталь, сосновые корни – худущие и жилистые. Все пятеро, как на подбор, с рыжими бородами, примерно одного роста и возраста. То ли друзья-погодки, то ли и вовсе братья. Работали они молча и слаженно – видать, притерлись за долгие годы. Длинные широкие лопасти мелькали с частотой по гребку на два удара сердца, входя в воду совершенно без брызг и выскальзывая с тихим шипением, а челнок шелестел по поверхности, словно раздвигая прелую прошлогоднюю листву.

Возничий не обманул – легкая лодочка даже против течения мчалась так быстро, что могла бы обогнать бегущего человека. Ватажники почти не отдыхали – еще бы, за такие-то деньги! – и к концу второго дня уже добрались до Новгорода. Задерживаться не стали – пока светло, сразу повернули во Мсту и до темноты успели подняться по ней на несколько верст.

Новым днем рыжие бородачи преподнесли новый сюрприз. Когда лодка домчалась до нижнего переката, гребцы не стали пристраиваться в хвост череде стругов, ношв и ушкуев, ждущих своей очереди к волоку, дабы одолеть препятствие по смазанным салом дубовым полозьям. Мужчины приткнулись к берегу под самым порогом, споро выгрузили немногочисленные пожитки, легко подняли челнок на руки, перенесли по берегу на полтораста саженей, за торчащие из русла камни, второй ходкой отнесли вещи и снова вышли на воду.

Невелика хитрость – а полдня пути всяко спасла.

Порогов же на Мсте, известное дело, целых пять!

На седьмой день пути путники добрались аж до Вышнего Волочка. Здесь, уже знакомым способом, ватажники опять обогнули волок, пронеся лодку вдоль двухпутного деревянного настила по самой обычной тропинке, опустили челнок в воды пока еще совсем узенькой Тверцы – и уж вниз по течению даже не понеслись, а буквально полетели. И к полудню нового дня впереди засверкали золотом многочисленные церковные купола.

Всего за десять дней юная Соломония Сабурова одолела путь, который обычно занимает никак не меньше двух месяцев, и двадцать первого июня гордо прошествовала через Торопецкие ворота богатой купеческой Твери.

21 июня 1505 года

Тверской детинец

Тверской воевода князь Сумароков был тучен, седобород, морщинист и страдал одышкой. Однако же гостей встретил в тяжелой бобровой шубе и бобровой же высокой шапке, шумно пыхтя от жары. А как иначе? Знатному человеку в шубе на людях появляться надобно, а не в рубахе и штанах, ровно смерд нищий шастать. А уж тем паче – в казенных палатах сидеть, на кресле судейском. Сиречь – при должности.

Прочитав грамоту Юрия Константиновича, он поднял голову, негромко кашлянул:

– Славно, славно. Хоть корельский воевода распорядителен оказался, и то добро. Мои-то тверские-то красавицы еще неделю тому в Москву отъехали, а с севера доселе ни единой весточки. Не иначе, брезгуют новгородцы Великим князем, норов свой опять показывают.

– Как брезгуют? – изумленно вскинула голову Соломея.

– Нешто так ни единой и не явилось, батюшка? – куда более размеренно переспросила ее тетушка.

– Четверо приплыли, – вскинул пальцы князь. – С Тихвина да с Олонца. Да и из тех половину повитухи завернули. Одну больной сочли, другую – бедрами узкой. Тяжело такой рожать-то, как ей род великокняжеский продлевать? Князь Чаломеев аж запил от позора. Полагал ко двору не меньше полусотни красавиц отборных доставить, ан в руках всего две оказалось. Ты третьей станешь. Исполнил, называется, поручение государево. В Москву хоть не возвертайся, засмеют.