Глеб Пакулов - Гарь

— Не спешишь ли куда, батюшка? — спросила, рассматривая Спаса Ярое Око с полным, подрумяненным лицом. — Как браво поглядеть, воистину живой! Сейчас обменяюсь и перемолвимся, а то когда уж и видались.

Из шёлкового кошелька, привязанного к запястью золотным шнурком, вынула две деньги, положила на прилавок и бережно подвинула к лавочнику. Тот поиграл бровями и так же бережно отодвинул их боярыне. Она добавила ещё денежку и вновь подвинула все три к нему. Лавочник, глядя на боярыню, смахнул денежки в ладонь, важничая, ссыпал их в подприлавочный ящичек и только тогда отвёл от лица Анны потерявшие интерес глаза на других покупателей.

Анна взяла облюбованную иконку, поцеловала, передала девкам, и все пошли за боярыней к воротам. Тут остановились, крестясь и кланяясь надвратному Спасу.

С пустяшными разговорами Аввакум проводил Ртищеву в конец Спасской улицы до Ивановской площади к оставленному возку боярыни и здесь распрощался. Из болтовни с Анной о том о сем понял — Неронова у них нет. Жил два-три дня и перебрался куда-то, надо у брата Фёдора справиться, должно знает, а иконку обменяла на денежки в подарок крестнице Одоевской, наречённой, как и она, Анной. Да и как не подарить такую лепоту: ноне святых вырисовывают с бравыми телесами и ликами, глядеть празднично.

На хвалебные слова боярыни — подрумяненной, напудренной, всегда с игривыми распахнутыми очами — Аввакум никак не ответил, знал — длить разговор о новинах Симона, значит не удержать в себе гневных слов, а боярыня Анна добрая. К тому же похоронила мужа, уж который год сиротинкой живёт, а брови насурмила, льстит себе и другим, горемычная. Не гоже так-то матёрой вдове.

Проводил взглядом роскошный возок её до церкви Николы Го-стунского и дальше до Никольской улицы и скорым шагом прошёл Ивановской площадью до Посольского приказа, а там и к Благовещёнию, к Стефану.

В уютных покоях духовника всё было по-старому. Так же стояли в шандалах на столе свечи, тот же застоявшийся запах трав, ладана обласкал Аввакума. И на скамьях сидели те же братья по кружку ревнителей древнего благочестия, будто и не покидал протопоп Москву, а так — выходил за дверь и тут же вернулся в хоромину.

И встретили его не как давненько не виданного — без возгласов, без радушной суеты и объятий. А были тут Стефан с Фёдором Ртищевым, многомудрый Иван Неронов, друг добрый Даниил Костромской с процарапанным лбом и рукой на перевязи да тёзка его Даниил Тем-никовский. И поп Лазарь смирненько сидел за углом стола, улыбался перекошенной щекой. Аввакум поклонился.

— Вот шёл миму да свернул до дыму. Здравствовать вам!

— Садись и ты, — просто и как-то устало пригласил Стефан. — С добром ли прибыл в Москву?

— Благодать с вами, отцы, — снова поклонился Аввакум. — Ноне с добром в Москву не бредут.

— И то правда, — кивнул Стефан, покашливая в платочек. — Здрав — и хорошо. Ждал я тебя.

Аввакум присел было на красносуконную скамью, да зацепился взглядом за зеркало, висящее у двери. Было оно в причудливой оправе серебряной с двумя гнутыми под ним рожками для свечей. Подошёл, глянул в него, увидел себя мрачного, с ввалившимися глазами. Раны на косице не было. Правду сказал псаломщик Евсей — отпала таёжная нашлёпка вместе с коростой, только белая отметина пятнила на лбу над правым глазом. Пожалел зря горящие свечи, дунул на них, отлетели огоньки с фитилей, и пропало отражение лохматого лица, будто и его сдул с бездушного стекла.

Ртищев с доброй улыбкой наблюдал за Аввакумом. И Стефан поглядывал со всегдашней ласковой хитрецой.

— Хоть причешись перед ним, — посоветовал.

— Может, и перекреститься, в стеклину глядя? — ухмыльнулся Аввакум. — В дыру льстивую.

— Тогда уж не топчись, брат, садись поплотнее. Тут беседа у нас…

— Ой, затейная, — вклинился поп Лазарь. — От неё голова кругом.

Аввакум порыскал по нему глазами, подмигнул сочувственно:

— То-то скосоротило тя, шеей не ворохнёшь.

Уселся за стол, поёрзал на скамье, устраиваясь поосновательнее, как перед боем на мешках с половой, спросил:

— Небось, о новинах беседа? Тогда в точию, затейная. Я ужо кое-чому успел подивиться.

Совсем седой, огрузлый, Неронов пытливо воззрился в Аввакума.

— Ну и чего доброго успел, сыне? — спросил, клоня голову набок. — Чему порадовался?.. Староста Михей затерял тебя на Варварке да к Фёдору прибёг. Сказывал, ночью в грозу к нему заявился, перепугал. Дак чему за утро надивиться успел?