Глеб Пакулов - Гарь

— Поп Сила меня нарядил! — удушенно вякнул он, жмуря глаза от страха. — Грамотку, паче того — донос на тя в приказ Патриарший доставить велел.

— Кому передал?

— Дык в пазухе грамотка, туто-ка.

— Как про донос знаешь? Чёл?

— Не чёл! Да что ещё Сила могёт? Он на тя, батюшка, ушат чернил тех извел.

Протопоп выпустил ворот, Игнашка нырнул ладонью за пазуху, достал сложенную вдвое бумагу с надломленной печатью. Аввакум прочёл и загрозовел лицом. Игнат охлопывал суетливыми руками грудь, шептал клятвенно:

— Я ее, батюшка протопоп, видит Бог, и не мыслил дале куда несть, а ужо здеся который дён. Прости, Христа ради! И за упокой-ника меня, несураза, прощай: брюхо ествы просит, а Сила в дорогу копейки не дал.

— В страхе Божьем живи, прощён будешь, — пообещал Аввакум. — Да сего же дни уматывай в Юрьевец, кто там за тебя служить будет! Денег пол-алтына есть, а Силе скажи, дескать, грамотку в Приказ нёс, Да Аввакум отнял. Поспешай, покойника и без тебя отпоют.

Всхлипнул пономарь, сцапал руку протопопа, припал к ней губами, Ждал благословения, а с ним и прощения батюшкиного. Аввакум наложил на буйную головушку непутя ладонь, подержал мало и легонько оттолкнул, не осеняя. Кланяясь, отшагнул растопыркой Игнатка и дунул прочь, пузыря полами ряски, вниз мимо кузен, лабазов к Всехсвятскому мосту и затерялся в кривулинах улок Зарядья.

Вздохнул Аввакум, глядя на церковь Святой Варвары, пожму-рился на её блескучие купола, перевёл взгляд на Замоскворечье: прямо перед глазами тихо шевелилась мать Москва-река, хвастала отраженной в ней синью небесной, вдыхала полноводной грудью послегрозовую утреннюю благодать. Редко озорник-ветерок втай припадал к её лону, и она, уловив робкое лобзание, темнела, морщилась и гнала прочь к берегу тёмно-изумрудный, в искорках, клин ряби.

Михей, удалой кулачник, пропал где-то в толчее, да и не было в нём надобности: дорогу к подворью доверенного советника царя Фёдора Ртищева, к его каменному дому о двух этажах в росписи и позолоте знал, бывал в нём на умных беседах. Протолкался сквозь люд, обошёл Покровский собор, сплошь застроенный торговыми лавками, и мимо лобного места вышёл к Фроловской проездной башне с образом Спаса над воротами, нет-нет да взглядывая на чудо-часы. Соорудил их Галовей в его отсутствие, то-то новина! Как только оживали они, вся площадь замирала и, раскрыв рот, слушала в блаженном столбняке серебряный стон их.

И ещё заметил и порадовался, что мост во всей длине, по обеим сторонам вплоть до башни, заставился новыми книжными лавками. Шёл от одной к другой, брал и листал новопечатные сборники с затейливо выписанными киноварью заглавными буквицами — хорошо, достойно бысть! Многонько книжек напечатал патриарх.

С добрым чувс гвом заплатил за три, бережно упрятал в котомку вящую благодать. Тут и окликнули его:

— Отче Аввакум!

Он не расслышал, шумно было вокруг, да и сам отрешённо от гомона пристально разглядывал невеликую иконку. Ими торговали тут же в иконной лавке. Торгаш улыбчиво глядел на великана протопопа, подсовывал одну, другую, стараясь угодить. Однако протопоп нахмурился, ссоюзил густые брови, глядел из-под них недобрым взглядом, и видно было, сдерживается, чтоб не вскричать, оттого-то и закусил губу.

Было чему дивиться: на иконе, величиной с Аввакумову длань, было тщательно, до волоска, выписано распятие Господа Исуса. Не понимая, что раздосадовало батюшку, торговец угодливо казал другие такие же, взахлёб нахваливая мастерство выучеников новомодного иконописца-изугрофа Симона Ушакова из Заиконоспас-ского монастыря.

— Все образа теперь такие? — сипотно от неприязни увиденного спросил Аввакум, взял стопку досточек, пересмотрел как перелистал и сердито припечатал к прилавку.

Торговец растерялся, открыл было рот закричать от такого непотребства, но увидел идущую к прилавку улыбчивую верховую боярыню царицы Марии с двумя сенными девками, защепил губы.

— Здрав, отец Аввакум! — поклонилась боярыня, а за ней и девки.

— Будь и ты здрава, матушка Анна Михайловна, — с поклоном ответствовал Аввакум, с ещё не сошедшим с лица негодованием.

Анна Ртищева, глядя на него из-под надвинутой на ярко-синие глаза густо обнизанной скатным жемчугом кики, ласково улыбалась. На ней был жёлтый опашень с длинными до земли рукавами, из-под подола выглядывали красного бархата вызолоченные башмачки на высоченных серебряных каблуках.

— Благодать словам твоим, отец милой, — поклонилась боярыня, горделиво распрямилась и перевела глаза на руки лавочника, наблюдая, как тот ловко улаживает стопку икон, разворошенную протопопом, взяла одну холеными руками.