Глеб Пакулов - Гарь

Со скамьи у ворот святой обители сидит и смотрит на злую забаву монастырского узника запуганный им престарелый игумен.

— Плаву-ут, владыка! — встрепенулся Шушера, обрыскивая рыжими глазами волное полотнище. — Как есть, плавут, да ходко так, под ветрилами белыми.

Никон промолчал, следя напруженными азартом глазами за траурным бакланом, который всё никак не усядется на вешку для верного выстрела. Скоро подплыли две лодки с сопровождавшим присылку царскую стряпчим Козьмою Лопухиным. Команда с ло-дий тут же начала разгружать их: несли на плечах плетёнки и кузовы, катили пузатые кадушки, тащили груз на носилках, волокли в кулях и охапках. Всё это складывали перед Никоном на настиле. Он так и восседал в кресле, покрытом затейливым персидским ковром, сам в зелёном бархатном халате, в чёрной монашеской камилавке, но с жемчужным, своенравно прилаженным патриаршим крестом-навершием. У гнув губы подковкой, он едва кивнул Лопухину, не любя его за грамотки, привозимые от Алексея Михайловича, в коих царь всякий раз слёзно просит о прощении, благословении и молитв всенощных о душе окаянной раба Божия Алексея. И ни словечка о возвращении на престол патриарший. И Лопухин скупо кивнул, достал из пазухи свиточек, подал Никону. Опальный патриарх даже не ворохнулся в мягком кресле, а свиточек из руки стряпчего выдернул Шушера, с хрустом сломил печать, приставил к долгому носу, бегло поводил им по написанному и капризно поджал губы.

— И чего там на сей раз нового? — глядя на запыхавшихся грузчиков, поинтересовался ссыльный.

— А ничего, владыко, — токмо то и ново, что о старом просит.

— Ну коли о старом, то и ответ мой старой, — ответил Никон и поднял обиженные глаза на стряпчего. — Ни рукой на бумаге, ни устами разрешения от грехов не даю, не благословляю, а шлю благословение царице и деткам её… Валяй, Козьма, оглашай, чего насущного мне, нищему, Бог послал. Говорю — Бог, а не царь, бо по милости Божьей пропитаем есмь.

Лопухин из напоясной кожаной кисы вынул узкий, в ладонь, свиточек бумаги и стал выкрикивать, чего и сколько прибыло собранного по окрестным монастырям бывшему патриарху. Список был долгий, да и стряпчий чёл внятно, не торопясь, останавливался у каждой присылки и казал на неё пальцем:

Пятьдесят вёдер церковного вина в бочонках дубяных.

Десять вёдер романеи.

Десять вёдер вина рейнского.

Десять пудов патоки в кадках.

Двадцать вёдер малины.

Десять вёдер вишни.

Пятьдесят осетров в два аршина с четью.

Двадцать белуг больших.

Семьдесят стерлядей свежих.

Сто пятьдесят щук.

Двести язей да пятьдесят лещёй.

Тысяча окуней да тысяча карасей.

Тридцать пуд икры чёрной.

Двадцать тысяч кочней капусты.

Двадцать вёдер огурцов да десять вёдер рыжиков.

Пятьдесят вёдер масла конопляного да десять масла орехового.

Пятьдесят пуд масла коровья, пятьдесят вёдер сметаны.

Тридцать пуд сыров да десять тысяч яиц.

Триста лимонов да пуд сахара головного.

Тридцать кулей муки аржаной, десять пшеничной, овсяной тож десять.

Ячменю с крупой разной двадцать кулей.

Пять четвертей луку, десять чесноку, имбирю, хрену, соли, перцу, разным весом.

Лопухин кончил читать, протянул список Шушере на подпись, сам запустил руку глубоко в кису и достал ладненький и тяжёлый мешочек шёлковый, подал Никону.

— Триста рублёв, — объявил, — от государя, сто рублёв от сестры — царевны Татианы Михайловны.

Никон отставил пищаль, принял мешочек и упрятал под халат, тут же легко поднялся из кресла и пошёл по причалу, придирчиво осматривая приплывшее добро:

— Просил же я вишенек в меду, ан не изволили, нет и пирога именинного долгого, да и соболишек, недостающих на шубу, — ворчал бывший патриарх. — Где энто всё? Не видимо.

— Доставил всё честь по чести, — возразил стряпчий. — Ежели в сумнении — пущай Шушера перечтёт по списку.

Никон помотал головой:

— Не о нонешнем привозе сказываю. Ране от Татианы и деток царских была присылка соболья, — капризно стал выговаривать Лопухину. — Ан на полную шубу двух вершков не хватат. Напомни там имя, пушшай велят прислать, своё жалование исполнить, да винограду в патоке поболе штоб, да яблоков, да слив. Видно в этот раз Господь не известил их величество о моей просьбишке, а туто-ка благодати той нигде не видим, пусть досылают всё, ради Бога, нищему старцу. Аще и аптекарские зелья невольны были с оказией доставить, а я чернеца Мордария с письмом к царю посылал, что было мне видение и глас с неба тако изрёк: «Отнято у тя патриаршество, зато дана чаша лекарственная, пользуй болящих».