Дмитрий Нагишкин - Сердце Бонивура

Дрогнул воздух от крика людей. Нескончаемое «ура», то стихая, то вновь нарастая до того, что звенели стекла в окнах домов, пошло перекатываться по многокилометровому коридору улиц, устланному сосновыми зелеными ветками. Шапки полетели вверх.

В город вступила Красная Армия.

В этот день, 25 октября 1922 года, закрылась последняя страница истории гражданской войны в России.

Склоны владивостокских холмов были усеяны народом, наблюдавшим вступление войск в город.

Среди толпы была и Устинья Петровна, ждавшая в этот день сына и потому накинувшая индийский шелковый полушалок — свадебный подарок старшего механика; с нею была и Таня.

Старушка стояла чинно, словно это она принимала парад. Таня волновалась, перебегала с места на место, где лучше видно.

Зрители усеяли крыши домов, заборы, деревья.

Глядели, обмениваясь замечаниями, на невиданное зрелище до тех пор, пока не прошла кавалерия, пехота, артиллерия, пулеметные роты. Потом потянулись пароконные телеги армейских обозов, санитарные фуры и, наконец, вызвавшие взрыв веселого оживления походные кухни. Гордо сидели повара на передках, дымились трубы кухонь, и запах гречневой каши струился из котлов.

Орудийные залпы возвестили утверждение власти ДВР в последнем очищенном от белых и интервентов городе.

После парада многотысячные митинги состоялись на площадях.

На трибуну взошел Антоний Иванович. Он разгладил свои пушистые седые усы. От волнения руки его дрожали. Чтобы унять эту дрожь, Антоний Иванович оперся руками о барьер. Долгим взглядом он оглядел собравшихся.

Здесь были те, кто локоть к локтю стояли все это время в одной шеренге армии дяди Коли.

Вот Федя Соколов. Он с таким вниманием, весь подавшись вперед, смотрит на Антония Ивановича, будто видит его впервые в жизни. Федя сегодня в праздничном тесном пиджаке, обтянувшем его сухие лопатки, шелковая рубаха топорщится.

Вот Квашнин. Точно утес среди моря, возвышается он в толпе.

Алеша, увешанный оружием, в черной кожанке, с огромным красным бантом и алой лентой на лохматой папахе, не похож сейчас на деповского рабочего. Антоний Иванович думает про себя: «Ишь ты, бравый какой! Вояка!.. Скоро, поди, в цех придешь воевать…»

Вот стоит Чекерда, картинно опершись на саблю, отобранную у Суэцугу. Его привел сюда Алеша, сказав: «Сопки ты, паря, видел… теперь на мою породу, на деповских, погляди! Они потверже сопок будут…»

И Нина тут же. Пепельные ее волосы облаком реют над серьезным и торжественным лицом; она не видит взглядов, которые бросает на нее украдкою Алеша Пужняк.

Вот и сам дядя Коля. За последнее время у него совсем побелели виски, но темные глаза горят молодым блеском, и эта неугасимая молодость, брызжущая из глаз Михайлова, спорит с сединой и побеждает ее. Голубоглазый мальчуган крепко держится за его пиджак, не отходя от него ни на шаг. Сияющими глазами смотрит на Михайлова жена, — наконец они вместе!

…Тысячи знакомых и родных лиц обращены к Антонию Ивановичу. Глаза всех устремлены на него в ожидании того, что скажет старый мастер. Среди друзей нет Виталия Бонивура, и грусть трогает душу Антония Ивановича. «Погиб за советскую власть!» И не мертвым, а живым встает перед его глазами Виталий.

В наступившей тишине, когда многотысячная толпа затихла так, что слышны стали разоравшиеся где-то петухи, предвещавшие хорошую погоду, старый мастер сказал:

— Слово мое будет короткое, товарищи! Все мы об одном думаем. Так давайте же просить советскую власть, товарища Ленина, чтобы приняли они Дальневосточную нашу республику в свою семью! Чтобы была единая Советская Россия! От западной границы и до самого Тихого океана навеки нерушимая!..

Он хотел еще что-то добавить, но тут Федя Соколов вытянулся во весь свой саженный рост и поднял длинную свою руку с широкой ладонью так, что рукав на ней задрался по локоть. Он крикнул что есть силы, давая выход тому, что скопилось в его душе:

— Голосу-ю-ю-у!

И лес рук поднялся вслед за рукой Феди Соколова, клепальщика первого разряда депо Первая Речка…

…Не дождавшись окончания митинга, Алеша сказал Чекерде и Цыгану, стоявшим возле него:

— Эй, люди! У меня тут сестренка живет. Пошли!

— Неудобно! — возразил Цыган.

— Брось! — сказал Алеша, и озорной огонек мелькнул у него в глазах. Таньча, поди, разных штучек-ватрушек напекла… Терпения нет, до чего есть хочу.

Она стали пробираться через толпу и увидели Нину, с грустью смотревшую на вокзал. Воспоминания нахлынули на нее с неодолимой силой. Она задумалась.