С.Г.Малиновски - Гвардии майор

Вот и сейчас, после завершения ежедневных обязанностей в казарме, я мог позволить себе прогуляться. Застегнув мундир, я покинул территорию части и направился к Большой Морской, чтобы выйти к Артбухте, где меня должен был ожидать полковник Прокофьев. Но не успел сделать и нескольких шагов, как меня нагнал посыльный:

– Ваше благородие! Всем приказано прибыть в расположение полка!

– Что случилось? – недовольно нахмурился я.

– Не могу знать! – торопливо козырнул солдат и побежал дальше, собирать остальных офицеров.

Я только ругнулся. Действительно, что он может знать. И бегом устремился назад к Лазаревским казармам, где располагался наш полк. Там почти сразу встретил одного из офицеров.

– Что случилось?

– Флагман отсемафорил тревогу! – пояснил тот, махнув рукой в сторону моря.

Мы, как и все сухопутчики, не любили флажный семафор, но, с моряками жить…, нам пришлось и его освоить. К вечеру стало окончательно ясно – война пришла в город. На внешнем рейде стала вражеская эскадра. Глядя в бинокли, мы видели вымпелы англичан, французов и даже турок. Но самым грустным было то, что нам и противопоставить то было совершенно нечего. Перевес был виден невооруженным глазом. Их было больше, не менее чем в три раза. К тому же сюда пришли самые современные пароходы с новейшим вооружением, а у нас в бухте стояло парусное старье. Только сейчас, глядя на мощные контуры вражеских кораблей, я понял, как был прав полковник, говоря, что Россия отстала от остального мира на несколько десятилетий.

– Интересно, – сказал стоявший рядом со мной штабс-капитан Михайлов, – что теперь скажет господин Меньшиков? Он ведь всё время твердил, что нам ни с кем воевать не придётся.

– А что скажут в ставке государя? – добавил я.

– Ничего! – хмыкнул Михайлов, – У нашего командующего там слишком сильная поддержка. Ему, если что, ещё и посочувствуют.

Я удивленно посмотрел на него.

– Ох, Пётр Львович, ну как можно дожить почти до тридцати лет и остаться таким наивным? – удивился Михайлов.

Ему явно хотелось напомнить мне о Прокофьеве, но он не решился. Когда совсем стемнело, мы разошлись по казармам…

…На следующий день началась артиллерийская дуэль. Первый же залп показал, сколь велика мощь вражеской эскадры. Как позже выяснилось, только с одного борта противник в общей сложенности давал две тысячи пятьсот залпов одновременно. С равелина жиденько ответила наша артиллерия. И почти сразу стало ясно – дело не в количестве пушек, а в подготовке солдат. Ко дну пошел вражеский корабль. Вдохновлённые таким удачным началом, батареи продолжили огонь.

В рядах противника возникла неразбериха. Корабли тонули и выходили из строя один за другим. И тогда, вместо того чтобы стрелять по позициям, эскадра перенесла всю силу огня на город. Ядра падали, словно дождевые капли, оставляя после себя огромные воронки. В Севастополе царил кромешный ад. Гром стоял нестерпимый. Дым густой пеленой затянул небо. Мы могли только смотреть – для пехоты дел пока не было. Офицеры начали рассылать солдат на помощь горожанам. А расчёты на равелине трудились на славу. Вот ещё один корабль вспыхнул и, показав тупую корму, ушёл под воду.

…И вдруг всё кончилось. Барабанные перепонки болели. Сперва показалось, что все просто лишились слуха. Дым потихоньку рассеивался, и мы увидели, как эскадра, гордо дымя, отошла на недосягаемую для выстрелов дистанцию. Я не знал, что именно сегодня ночью, на совещании, Нахимов согласился с доводами капитанов и принял решение затопить на входе в бухту семь самых старых парусных кораблей, предварительно сняв с них пушки и экипажи. Это решение было принято, чтобы помешать противнику войти в Севастополь с моря.

Вместе со своим взводом я отправился в город разбирать обломки. Набережная была разбита и смята шквалом артиллерийского огня. Я растерянно смотрел на то, что осталось от неё, и не мог узнать места, где ещё вчера весело шёл в кампании полковника.

Но, как выяснилось, и мы не оплошали. Как минимум, шесть кораблей противника отправились на дно Чёрного моря, включая французского флагмана и огромный турецкий линкор. А ещё столько же кораблей были повреждены до такого состояния, что еле держались на плаву.

Именно здесь, на остатках набережной, меня и отыскал Александр Никифорович. Я только что отбросил в сторону здоровенный кусок камня и пытался хоть как-то привести в порядок мундир, когда меня взволнованно окликнул знакомый голос. Я повернулся и увидел пробирающегося ко мне Прокофьева. К моему несказанному изумлению, он, не стесняясь присутствующих, кинулся ко мне и ощупав радостно воскликнул: