С.Г.Малиновски - Гвардии майор

Мы и жили-то все вместе, оборудовав под казарму несколько комнат в полуразрушенном доме рядом с батареей. Вечерами, когда обстрел прекращался, пушки приводили в порядок, солдаты получали пищу, помощь, ежели таковая требовалась, и свой законный стаканчик водки. Мы уходили к себе, ужинали и говорили. Говорили обо всём, иногда забывая об отдыхе.

Лев Николаевич был великолепно образован и умён. Но его усталый цинизм, временами прорывавшийся сквозь бесшабашную удаль и светское воспитание, частенько коробил меня. Я понимаю, когда человек прожил несколько сотен лет, неизбежно вырабатывается какая-то доля цинизма в подходе к жизни, как, например, у Прокофьева или того же Гольдбера, иначе не выжить, но, несмотря на это, всё побеждающая радость жизни всегда преобладала в них. Вампиры, как я уже успел убедиться, предпочитали философски относиться ко всем неприятностям и искать в жизни светлые стороны. У Толстого же всё было наоборот, что странно и неприятно контрастировало с его молодостью и положением в обществе.

Но мы были действительно молоды, и не придавали большого значения таким пустякам, как неприятные черты характера. Тем более, когда тебя в любую минуту караулит смерть. Меня, конечно, это касалось несколько меньше, хотя в английском лагере на днях погиб вампир – наступил на гранату. Повреждения оказались настолько тяжёлыми, что спасти его не удалось. Как мрачно заметил капитан Фёдоров:

– Когда в теле совсем нет крови, восстановление невозможно.

Даша не преминула спросить у Гольдбера, правду ли сказал господин Фёдоров? И насколько хорошо восстанавливается наш организм. Порезы и царапины не в счёт.

– Регенерирует, Дашенька, у нас любая часть тела. При условии, что всё остальное в порядке, и крови в организме имеется достаточно.

– Что, и голову можно отрастить? – лукаво спросила она.

– Голову нельзя, а вот руку или ногу – пожалуйста. Правда, это длительный процесс, и крови для него нужно огромное количество.

Именно поэтому я не очень беспокоился за свою скромную персону. С учителем я встречался в редкие паузы между боями. И хотя я его всё время чувствовал, но, честно говоря, без постоянного общения с ним скучал. Когда полковник приходил к нам, он тоже с удовольствием беседовал с Толстым и очень одобрительно отзывался о его стиле командования.

– Мне он тоже нравится, – признался я, – если бы он был ещё более общительным, цены бы ему не было. А как вы думаете, учитель, его можно приобщить?

– Нет, – спокойно ответил полковник, но сказал, как отрезал, – нам только истериков не хватало…

***

…Дойдя до этого места я отложил записки и ухмыльнулся. Я знал этот зуд, когда любого человека рассматриваешь только, как потенциального ученика. Уж очень хочется поделиться с кем-нибудь силой, знанием, жизнью. Особенно это относится к действительно талантливым людям. Но учитель задумался над этим гораздо раньше, чем мы с Катькой. Правда и Толстой это величина, причем, не дутая. И, наверное, общаясь с ним каждый день, майор мог лучше оценить его. Я же Толстого просто не любил. Не знаю, каким он был в молодости, но в зрелом возрасте Лев Николаевич превратился в настоящего фарисея. К чему, например, бравировать отказом от мяса, если вегетарианская каша варится на телячьем бульоне. Да и его нарочитая простота и обращение к народности, тоже раздражала. Но, как бы я не относился к нему, нельзя было не признать того вклада, который он внёс в мировую культуру. Хотя, его философию я считал искусственной и неприспособленной к жизненным ситуациям.

Катька, возмущенно фыркая, согласилась со мной, и утащила меня в сауну.

– Почитать мы и потом успеем, – ласково улыбаясь сказала она, – а вот то, что скоро нам назад ехать, более важный фактор.

Её многозначительная нежность отбивала любое желание спорить, да и спорить в этом случае было не о чем. Поэтому до записок мы добрались уже возвращаясь домой. Месяц, проведённый с любимой, более того, с женой, без строгого глаза родителей, наполнил меня силами и бодростью. Мы были жутко довольны и горды собой. Мы сумели обойти все запреты и отдохнуть, как нам хотелось. Теперь можно было с чистой совестью вновь впрягаться в работу.

– Кстати, – сладко пропела Катерина, удобно устраиваясь в кресле, – а где записки твоего папочки? Что-то ты совсем забросил его задание.

Я хотел возмутиться, но она так нежно поцеловала меня, что всё недовольство улетучилось, не успев как следует оформиться.