Владимир Нестеренко - Обманутые счастьем

– Торговала, хорошие травы. Только у нее все больше от живота, да от простуды. Больно мало знает, потому, как неграмотная. Я тебе говорил, что полыни разной богато надо запасать, развешивать по углам всюду. Она – полынь, блох убивает, клопов. Тараканы горькую боятся. Пить её надо от той же простуды, от ревматизма. Копали мы с тобой корни солодки, шиповника, девясила. Пригодились…

– …На шута ему иноземные порт-артуры сдались! Прежний царь Александр третий, мудрей был. Без войн прожил свой срок на троне.

Голос Степана вернул Евграфа из воспоминаний недавнего прошлого.

– Тебя, Граня, не загребут, помяни моё слово, – успокаивал приятеля и компаньона Степан, – погляди, сколько мужиков моложе тебя. Пусть они боятся. Хозяйство идёт в гору. Мы с тобой даём хлеб, мясо и масло. По сборам у нас долгов нет. Армия сколько корма потребует! В земстве это понимают.

– Не спорю, как посмотрят. Вдруг там батарейцев надо. То-то офицер от артиллерии крутится. Думаю, мой козырь – четверо ребятишек.

– Точно в яблочко попал. Ты единственный – кормилец на пятерых душ.

Вроде всё складывалось у Евграфа ладом, а смутная тревога жгла его мирное сердце, и он не находил себе места, будто стоит на тонком льду и вот-вот провалится.

На крыльцо вышёл писарь, крикнул.

– Кто здесь Нестарко?

– Я буду! – и сердце его ёкнуло, губы подсушил страх неизвестности, словно поймал горячую струю от раскаленной плиты.

– Шагай к старшине.

Евграф с тупой миной на лице глянул на друга и размашисто, как всегда он ходил, двинулся в контору, ощущая чугунный гул в ногах. Вошёл, сгрёб папаху в кулак, обнажая голову с волнистой копной волос, уставился на старшину горячими глазами.

Офицер кинул пытливый взгляд на рослого, чубатого запасника, одетого богато и по-сибирски тепло, чему-то усмехнулся. Волостной старшина ткнул в бумагу.

– Нестарко, документ у тебя не в порядке, не ожидал.

– В чём? – проглатывая кипяток напряжения, спросил он.

– Здесь числится только два твоих сына, а дочерей нет. Почему?

– Та вот, сразу в храме Карасука не попросил справку, а потом всё недосуг.

– Не ожидал от тебя такой халатности, Нестарко. Не думаешь о себе. Дадут призывникам три дня на устройство дел своих, так ты немедля вези справку о рождении и крещении дочерей. Метрику!

– Добрый батареец, – заговорил офицер, молчавший до сей минуты, – какую артиллерийскую науку знаешь?

– Повозочным был, снаряды подносил.

– Искусство наводчика знаешь?

– Нет, ваше благородие, не довелось. Гуторили, я шибко заметная фигура, яко генерал, неприятель легко засечет и вдарит.

Офицер улыбнулся, вскинул брови.

– Слышал, у тебя орловские рысаки есть, продаёшь?

– Пока только развожу с компаньоном.

– А если к тебе закупщик приедет из армии, продашь?

– Продам.

– Цену знаешь?

– Под седло – сто восемьдесят рублей. Уступлю на червонец.

– Точно! Батареец – хозяин добрый. Можешь быть свободен.

– Есть! – ответил Евграф и повернулся на выход, прикидывая прок от такого разговора, не находя его.

– Вези справку немедля, – подхлестнул его старшина.

Евграф выскочил из конторы, как из парилки, хлопая полами кожуха, прогоняя жар, скорее не телесный, а душевный, который обваривал его до пота. В то же время по спине катались мурашки озноба, особенно при вопросе о метриках.

– Ну, что? О чём тебя пытали?

– Срочно, Стёпа, метрику на дочек надо везти в управу. От я, дурень, сколько раз в Карасуке бывал, всё недосуг метрику выписать.

– Метрика тебя оборонит от призыва?

– Похоже. Его благородие о конях интересовался, хочет закупить. Цена им – под двести целковых. – Ты, Стёп, оставайся, а я побёг в Карасук.

Евграф оседлал своего лучшего рысака, сказал перепуганной Одарке, что спешно едет в Карасук за метриками дочерей, выпил кружку воды, заливая жажду, прихватил полуаршинный нож, достал червонец из ларца и умчался по снежной изрезанной полозьями саней дороге, хрустящей под копытами орловского скакуна, сея искристую морозную пыль. Гнал не шибко, застоявшаяся лошадь сама шла резво и охотно, словно чуяла нетерпение хозяина.

В Карасуке оживление, как на празднике. Возле уездной управы Евграф увидел толпу молодых людей с имперским знаменем, портретом государя и лозунг – «Даёшь сибирский призыв!» Какому-то говоруну, стоящему на ступеньке крыльца, толпа проревела «Ура!», а трубач, блеснув медью трубы, заиграл хорошо знакомый марш «Прощание славянки». Евграф проехал мимо, к церкви. У ворот привязал лошадь, от неё валил пар, он накрыл круп попоной и торопливо, крестясь и ломая шапку, распахнул высокие двери. Батюшки на месте не оказалось, но внимательный дьяк, расспросив, в чём дело, кивнул головой, сказал: