Андрей Лушников - Опрокинутый жертвенник

– О-о, друг! Ты уже и ревнуешь? – сказал Панатий, подливая ему в чашу вина. – Вообще-то, Элпидий, я думаю, что ты преувеличиваешь. В том, что Таэсис восхищается Самбатионом нет ничего удивительного. Ты ведь тоже восхищаешься Геркуланом.

Элпидий метнул в друга прожигающий взгляд:

– Это другое! Это восхищение женщины! Вчера она сразу же и ушла из цирка после того, как грохнулся этот мужлан. Даже не посмотрела и двух забегов.

– Дело может быть не в нем, друг. А в том, что Аммий – отец Таэсис, до отъезда в Византий жил в городе в том районе, где все будто с ума посходили от этого египтянина. Я уверен, что причина тому не страсть, а азарт, за которым стояла, может быть, и сотня золотых, поставленных на него. Ты представь, что она разглядела в нем удачное вложение, а когда он проиграл – обиделась и ушла. Да, и ты не забывай, что Таэсис выросла среди египтян, и ей могут нравиться эти… – Панатий постучал по кувшину… – бронзовокожие с такими… яйцевидными головами фараонов. Может быть, он напомнил ей родину? – удивился он сам своему предположению.

Философ хмыкнул.

– Ты мне не веришь, а я тебе расскажу вот такую историю. Мне ее поведал мой старый раб Филоник. Это приключилось лет двадцать пять назад. Тогда в Антиохии, в честь приезда императора Диоклетиана впервые за много лет устраивались гладиаторские бои. Вот тогда, сидя на трибуне амфитеатра, некая гетера Гирона узнала в одном из гладиаторов своего родного брата. Представь, идет гладиаторский бой, и тут вдруг выбегает на арену известная всему городу гетера – и ну обнимать одного из ретиариев. Восторг! Венки! Крики публики: «Простить! Помиловать!».

Панатий рассмеялся, положив руку на свой круглый живот, будто боясь, что из-за смеха тот ускачет от него, как мяч.

– Представляешь, она белая, а ее брат черный, как головешка!

Философ пододвинулся ближе к Панатию.

– Ну, и что дальше?

Панатий блеснул глазами.

– Все завершилось благополучно. На глазах Гироны ее брату вонзили в горло меч.

Элпидий отвернулся.

– Скверная история.

Он надолго замолчал и задумался. Панатию стало жалко друга, так безнадежно влюбившегося в жестокосердую Таэсис. Он подлил еще вина, но Элпидий к нему не притронулся. Философ смотрел затуманенным взором куда-то в угол так, как смотрит дельфийская пифия сквозь жертвенный дым.

Панатий позвал хозяина таверны и шепнул ему что-то на ухо по-сирийски. Хозяин покосился на Элпидия черными масляными глазками и закивал. Через минуту за ковровой занавесью зазвенели струны.

Элпидий вышел из оцепенения и удивленно посмотрел на друга.

Панатий пожал плечами:

– Может тебя хоть это развеселит?

Кто-то отдернул занавесь и в дверях показались две аравитянки. В ярко-красных прозрачных шароварах, увитые по талии серебряными цепочками, с большими кольцами в ушах, они вплыли, подергивая бедрами, и запели протяжную гнусавую песню. Одна из них держала на левом плече маленькую треугольную арфу и, выставив острый локоть, перебирала струны тонкими пальцами, другая ударяла в бубен. Смуглые лица девушек скрывали полупрозрачные покрывала, но и сквозь них Элпидий видел, насколько некрасивы и резки их черты, а подведенные глаза – холодны как лед. Выворачивая запястья, и то откидываясь назад, то подаваясь вперед, одна из них приблизилась к философу. Аравитянка широко открывала ярко накрашенный рот, ее мелкие острые зубы окрасились помадой, и она стала похожей на хорька, задавившего цыпленка.

Элпидий невольно отодвинулся, когда девушка присела на его край. Под ритмичный звук бубна она придвигалась все ближе и ближе к философу. Элпидий бросил беспомощный взгляд на Панатия. Тот, поняв его, махнул на девушек, как на демонов, сказал по-сирийски «идите», и те, сильно ударив в свои инструменты, быстро удалились.

После ухода танцовщиц в комнате остался запах женского пота, смешанного с духами.

– А может, ну ее, эту вонючую таверну? Пойдем ко мне в гости? – Предложил участливо Панатий. – Жена будет рада. Я тебе покажу свой погреб с вином. И, клянусь Зевсом, мы с тобой откупорим каждую амфору! Это малахольные римляне по своему обычаю наливают гостю всего три чарки. А я тебе… А я тебе ванну из вина с шафраном приготовлю! Хочешь?

– Не хочу, – рассеяно отозвался философ.

– Почему? – искренне удивился Панатий.

Элпидий молчал.

– А хочешь – бассейн?

Элпидий не ответил.

Кувшин пустел.

– Так что же мне делать? – вздохнул наконец философ.