Андрей Лушников - Опрокинутый жертвенник

Каллиник проследил за его взглядом и весело подбросил:

– Не выверни себе шею, друг-философ, а то перестанешь нравиться Эроту. Ты мечешь стрелы напрасно, уверяю тебя. Эта нимфа не интересуется философией.

Ослепленный зеленым светом таинственных глаз, теург не сразу пришел в себя.

– Неужели? Но зато, судя по тому, куда она направляется, ее интересуют бега. Хотя, если иметь в виду ее голубую накидку, она не из нашей команды. Но это же поправимо! Верно, друг? – попытался он призвать себе на помощь свое чувство юмора, которое до этого момента его еще ни разу не подводило. Но шутка не удалась.

– Вряд ли, – покривился грамматик.

– Почему? Что за птичка?

– Не та, уж точно, что станет петь на одной ветке с таким разукрашенным павлином, как ты, – усмехнулся Каллиник, имея в виду алые ленты Элпидия. – Это Таэсис, дочь Аммия, архитектора из египетского Антинополя. Отца отозвали на восстановление разрушенного войной Византия, а дочь пока осталась здесь.

– И она одна, без провожатого, ходит на ипподром? – не унимался ученик Ямвлиха.

– Ты, видимо, редко стал бывать в Антиохии и забыл, что здесь не любят деревенских, – съязвил Каллиник.

– Спасибо, друг, я это учту.

Элпидий быстро попрощался с грамматиком, пожелал мальчику Либанию стать знаменитым философом и поспешил за голубой накидкой. У входа на ипподром он догнал Таэсис и, улыбаясь, заглянул ей в лицо. Девушка встретилась с ним взглядом, нахмурилась, отвернулась к служанке и сказала с нескрываемой неприязнью:

– Смотри, Мелия – вот еще одна козлиная борода трясется у нашего виноградника.

Служанка через плечо бросила взгляд на Элпидия и прыснула в кулачок. Убежденный в своей неотразимости, философ не был готов к такому решительному отпору и опешил. Но из замешательства его быстро вывели нетерпеливые и нагловатые антиохийцы, которые, как известно, не привыкли, чтобы на их пути возникали какие-либо препятствия. Они, одержимые зрелищами, однажды чуть не затоптали величайшего эллинского святого Аполлония Тианского, тогда что и говорить об Элпидии? Кто бы из них заметил под ногами щуплого, отверженного красавицей, неизвестного селевкийского философа-красильщика?

Антиохийский цирк бурлил, как котел с чечевичной похлебкой, заваренной Лицинием еще в июле в битве под Андрианополем и которую сам он теперь расхлебывал в тюрьме в Фессалониках. Тысячи горожан и жителей округи пришли, приехали и приплыли по реке сегодня сюда, чтобы посмотреть на лучших возниц и редкостных лошадей, собранных со всех провинций Востока для состязаний в честь победы Константина. Оборванные калеки на костылях и тачках, странствующие философы в пыльных черных одеждах, вольноотпущенные рабы и даже дети, поминутно рискуя быть затоптанными напирающей толпой, стояли у входа в цирк и умоляли всех и каждого о подачке. Но они старались не ради куска хлеба, а ради того, чтобы попасть на бега. Однако желающих облегчить свои кошельки не находилось, и хор попрошаек становился все громче. Толпа ругалась по-гречески, сирийски, италийски, персидски, иудейски. Из этого многоголосья рвались пронзительные крики задавленных, неслись проклятия от имени всех божеств Востока. Охрана цирка из полусотни солдат, потных и злых, то сцепляясь, то расцепляясь, оттирала от ворот торопыг – и людская масса конвульсировала и ломалась, когда в нее, как прессы в оливки, впечатывались щиты легионеров.

Украшенные в цвета команд беговых квадриг, трибуны цирка пестрели, как сирийские ковры. Элпидий, опомнившись от первой неудачной попытки покорить Таэсис, не упускал из вида ее голубую накидку с самой площади.

Пробившись вслед за ней через ворота, он оказался выше и немного в стороне, но со своего места хорошо видел ее прозрачную накидку, собранные в диадему волосы, черные брови, и из-под них – зеленые волны души.

Гул над цирком постепенно стих и на арену выехали на своих квадригах возницы, одетые в яркие одежды. В коротких туниках без рукавов, в мягких шлемах, с широкими ремнями, накрученными от кулаков до локтей и от сандалий до колен, едва помахивая бичами, они проехали на легких колесницах, гордые собой, мимо главной трибуны ипподрома. Красивые белые, вороные, пегие, золотистые лошади, кося и фыркая, нетерпеливо перебирали тонкими ногами.

В первом ряду ехали кумиры публики, многократные победители ристаний и венценосцы антиохийских Олимпий – поджарый, как рысь, рыжебородый галл Геркулан с руками и ногами, увитыми тугими канатами мышц и густо заросшими рыжей шерстью, и бронзовокожий гигант из Египта Самбатион. Они ехали, сверкая улыбками, полные величественного достоинства, как и подобает живым богам. А впереди них, сотрясая землю, по рядам ипподрома с восточной трибуны на западную катился вал восторга, и под колеса колесниц олимпиоников летели цветы и венки. За олимпиониками следовали не менее известные в Сирии возничие: финикиец Ификл и Диомид из провинции Киликия.