Андрей Лушников - Опрокинутый жертвенник

– Радуйся, славный грамматик Каллиник! – взметнул как-то неискренне руку Элпидий. – Гляжу, у тебя новый ученик?! Даже в праздник ты остаешься тираном над бедным школяром и мошной его родителей.

– А ты, Элпидий, судя по твоему разудалому виду и запаху, уже успел стать тираном над целым кратером вина. Не так ли?

Элпидий с благодушной улыбкой кивнул.

– Одного только я не могу понять. Что ты здесь делаешь, у ипподрома? – желчь распирала Каллиника. – Неужели ты, Элпидий-философ, променял перо на петушиный хвост? Или же случайно надел в бане такую вот расписную тунику, как у твоего дружка Панатия?

– Нет, это Панатий постоянно крадет в бане мою тунику, – отшутился ученик магистра.

– Тогда засуди банного сторожа за этот петушиный гребень, – Каллиник кивнул на ленты, вплетенные в венок философа.

– Я так и сделаю, – парировал Элпидий. – Но я не считаю зазорным стоять за тот цвет, который делали мой отец и дед. А они слыли богами индиго и пурпура. И, к тому же, лихими крикунами на ипподроме. И если бы ты, Каллиник, чаще ходил на бега, то обратил бы внимание на то, что я всегда сижу на тех же рядах, где и все красильщики.

– Увы, это только ты знаешь толк в красках, – грамматик ехидно улыбнулся. Он-то знал, что Элпидий, несмотря на то, что он сдал в аренду и помещение, и ремесло, до сих пор состоял в селевкийской коллегии красилен.

Философ перевел влажный взгляд на мальчика.

– Тебя как зовут, ученик великого Каллиника?

– Либаний, – сказал мальчик негромко.

Элпидию показалось, что в его больших удивленных глазах навернулись слезы.

– А, юный племянник славного декуриона Панолбия?! Что, и тебя нисколько не интересуют бега, мужественные возницы, красивые лошади? Твой дядя – настоящий олимпиец! Он так любит бега, что сам вызвался получить венок и жезл распорядителя на следующих Олимпиях.

Мальчик потупил взгляд и смущенно ответил:

– Нет, я люблю голубей.

– Вот простая душа! И только-то? – деланно удивился философ.

Либаний покосился на своего учителя и сказал:

– Еще мне нравится Гомер.

Элпидий наклонился к Либанию, ленты его чудные упали на голову мальчика – и он шепотом спросил:

– Так сколько же кораблей привел Одиссей к стенам Трои?

– Двенадцать носов, горящих пурпуром и охрой! – выпалил ученик.

Теперь в его глазах действительно стояли слезы, но это сияли слезы радости.

– Всего-то? Не путаешь? – хитро улыбнулся философ.

– Не-а, – Либаний просиял, уверенный в своей правоте.

– Похвально, похвально, – потрепал его по щеке Элпидий.

– Так все же, почему ты идешь на бега, а не в Дафну к Ямвлиху? – с глумливой улыбкой разглядывая наряд знакомца, Каллиник явно решил допечь его своими вопросами.

– У божественного разыгралась желчь, и он временно не принимает друзей, – у философа-красильщика при этих словах нервно вздрогнули красивые ноздри. И он бросил взгляд мимо грамматика на угол площади Селевка, откуда неспешно и суетливо, величаво восседая в носилках, в сопровождении десятков рабов, как консулы в окружении ликторов, двигались богатые горожане на ипподром. По его виду можно было понять, что это внезапное немощное затворничество Ямвлиха сильно задевало его самолюбие.

Каллиник заметил это и добавил с издевкой, смакуя каждое слово:

– Неужели Ямвлих не принимает даже и Сопатра? А я слышал, что они породнились.

– Да, божественный выдал дочь за Сопатра Младшего, – устав от его вопросов, нехотя ответил ученик теурга и отвел взгляд.

Вдруг он заметил в толпе девушку и изменился в лице. Беззаботное и даже насмешливое лицо его внезапно просветлело и стало торжественным. В воздушном пеплосе цвета горной лаванды с вышитыми по нему золотыми львами, крокодилами и сернами, в голубой прозрачной накидке девушка плыла, как казалось ему, словно лиловое облачко над пестрой улицей. Стройная, как Артемида – с узкими бедрами и острой грудью без подвязки, с тонкими запястьями, увитыми змейками браслетов. С мягким, почти детским лицом невинной нимфы, маленькими припухлыми губами, блестящими от яркой помады. Со строгими черными бровями и полными тайны большими зелеными глазами, которые так лучились каким-то неземным светом, что сразу же и обожгли душу бедного философа, как только он увидел их в толпе.

Элпидий коснулся спрятанного на груди образа своего покровителя Сераписа, и прошептал страстно:

– О, богиня всех богинь, Афродита! Будь милостива ко мне!

Сердце его в ответ стукнуло в магический амулет и замерло. Он даже и не успел подумать, что погиб. Но девушка в голубой накидке этого не заметила и прошла мимо, говоря о чем-то со служанкой, так и не удостоив вниманием молодого философа.