Анатолий Коридоров - Планета Крампус. Роман

Вилли о чем-то еще подумал и продолжил разговор с большой горечью в голосе:

– Мне здесь надеяться не на что, и дома я такой никому не нужен. Я не хочу быть никому обузой… Надеюсь, вы понимаете, к чему я клоню? Когда жизнь теряет всякий смысл, это не жизнь.

Но Алексей тогда к его этой фразе не прислушался. Или не придал ей должного значения.

– А вот с вами, Алекс, я буду как на исповеди, честное слово, – вдруг несколько взбодрившись, как показалось Алексею, воскликнул немец. – И я даже не интересуюсь, как видите, кто вы. Я подчеркиваю: мне сейчас это безразлично. Абсолютно. Я счастлив и благодарю бога, что у меня в это важное для меня время есть человек, который облегчает мою участь и выслушивает мои сокровенные мысли.

Не дожидаясь вопросов от собеседника, он прошептал:

– Вы можете мне не поверить, Алекс, но я признаюсь вам, поделюсь с вами такими крамольными мыслями… Это касается только моих личных убеждений, умозаключений и моего опыта. Я чрезвычайно негативно отношусь к нашему фюреру, Адольфу Гитлеру. И это не только потому, я сейчас нахожусь перед вами по его милости в безнадежном состоянии. Я не перестаю удивляться, как этот проходимец сумел перевернуть всю Германию, затуманить мозги всему немецкому народу и заставить все здравомыслящее, в общем-то, население отдать себя на заклание, принести себя в жертву ради его безумных идей.

Вилли волновался, хотя все его чувства, казалось, были надежно упакованы в бинты.

– И на меня этот подлец сумел надеть мундир и направить на службу в армию. А я ведь, Алексей, по профессии сугубо гражданский человек. Уж поверьте. Я врач. Терапевт. И я об этом, кажется, вам уже говорил.

Он спешил. Это чувствовалось по тому, какие трудности он преодолевает, чтобы вести свою речь беспрерывно. Если бы Вилли сейчас был свободен от бинтов, то, наверняка, было бы видно, как он морщится при каждом своем высказывании, какие боли он испытывает.

– Мне довелось несколько раз быть включенным в инспекторские комиссии и посещать концентрационные лагеря и с военнопленными, и с гражданским населениием. Раза два такие комиссии при мне возглавлял сам рейхсминистр Генрих Гиммлер. Знаете, Алекс, не дай бог вам когда-нибудь не только оказаться в этом аду, а даже увидеть этот ад со стороны. Это уму непостижимый ужас. Это… – Вилли поперхнулся от волнения.

– До моего сознания не доходит, – наконец, овладев собой, продолжил Вилли, – как, как? Как нормальные, здравомыслящие, живущие не где-то в глухом средневековье, а в двадцатом веке люди могут такое совершать? Как они могут настолько опуститься?

Алексей не перебивал. Он слушал. И слушал очень внимательно.

– Да это же и не люди вовсе, а живодеры, костоломы, кровопийцы, палачи… У детей, у живых детишек вырезать глаза, выкачивать кровь, морить голодом… Сжигать их в топках крематориев… А что говорить о взрослых несчастных узниках этих лагерей… – Вилли едва не задохнулся от нахлынувших воспоминаний. – Эти изуверы-доктора проводили над ними страшные, мучительные эксперименты. О, боже! – вырвалось у немца. – Я видел горы трупов. Горы! Это чудовищно! Это невероятно! Это не укладывается в сознании! Как, как такое можно совершать! После таких командировок я долгое время не мог есть, не мог спать. Я жить не мог.

– Знаете, мне довелось побывать в разных европейских странах, – вдруг перешел на более спокойный тон Вилли, овладев собой, – где были созданы такие лагеря. И в Австрии, и в Польше, и, разумеется, в самой Германии, и на территории Украины, и в Латвии…

Вилли перечислял названия лагерей, вспоминал имена и фамилии наиболее жестоких палачей. Алексею от повествований немца сделалось нехорошо. А тот вспоминал. Он говорил:

– Они, эти палачи, проводя чудовищные эксперименты, убеждали себя и свое нацистское руководство, что они проводят исследовательские работы, якобы трудятся во имя науки. А фактически – там близко к научным исследованиям ничего не было. Вся их деятельность – это было просто зверское, безжалостное, беспощадное, жуткое, циничное надругательство и издевательство над человеческой плотью.

– И что еще поражает, – с неослабевающим волнением продолжил Вилли, – это их кровожадная предприимчивость. Надо же до такого додуматься! В лагере Штутгофе так называемый доктор Рудольф Шпаннер организовал… мыловарню. Варить мыло из человеческих останков! Это такое кощунство! А не кощунство ли сдирать с людей кожу и использовать ее на изготовление перчаток, сумок, тапочек, разных ремешков… Уж не говоря о волосах, которые обрезались в основном у женщин и шли на подушки и иные цели. А золотые зубы?! Люди лишались челюстей с золотыми зубами. Нет, об этом невозможно говорить без отвращения и без содрогания. И без жалости и сострадания к жертвам нацистских лагерей.