Ольга Бартенева - В лучах заходящего солнца

– Что это? – прошептала я.

– Не знаю, я не артиллерист. Был бы Леонид, всё объяснил бы…

При упоминании Леонида почувствовала, как мои плечи расправились, подбородок поднялся, а страх сам прошел. А между тем взрывы продолжались. Мы всматривались в окна, но ничего не могли рассмотреть. Мрак окутывал заснеженные ели, и лишь над горизонтом подымался отсвет большого зарева. Я подумала про нашу башенку, куда вела лестница со второго этажа. Многие дачи у нас строили с такими башенками, чтобы любоваться заливом. Но летом 1914-го года, по требованию полиции, вход на башню заколотили досками. Правда, тайком от родителей, мы с Липочкой выкрутили два гвоздя, и иногда отодвинув одну доску, проскальзывали в щель и забирались на башню. Про щель папа не знал, а я не осмелилась признаться. В тревоге, вздрагивая от хлопков, мы просидели часа полтора. Потом все стихло. И не было уже видно зарева, только по воздуху продолжал плыть запах далекого пепелища. В ту ночь мы так и не уснули, а наутро узнали, что ночью был взорван форт Ино.

Пережитое укрепило папу в намерении уехать. Он велел укладывать вещи. Но когда на следующий день я зашла в его комнату, то увидела папу лежащим на спине, и держащимся за сердце. Из груди раздавались хрипы. Я бросилась на дачу доктора Белига, но того дома не оказалось. Последовали часы ожидания.

Сквозь ставни просачивался влажный горьковатый запах оттепели. Снежные шапки крыш рухнули от взрывов. Темнел рыхлый снег, и слышно, как кое-где талая вода позвякивала в плену ледяной корки.

Папе не становилось ни лучше, ни хуже. Я держала в своих руках его руку и чувствовала, какая она холодная. Еще раз сходила за доктором. Елизавета Ивановна сказала, что доктор теперь все больше ходит пешком. Готфрид Карлович появился только под вечер. Он долго пробыл в папиной комнате, а когда вышел, сказал, что следует избегать волнений.

Пережив приступ, папа несколько дней не вставал с кровати. Сидел в подушках, и рисовал, наблюдая меняющийся за окном пейзаж. Чуть потеплело, проглядывало солнце, а по дорогам тянулись длинные глубокие проталины, кое-где превращавшиеся в бескрайние лужи. Дров мы так и не купили. Я отправила в печь все старые запасы, и даже некоторые сломанные рамы. Но папе было холодно. Он родился в теплых краях, где земля, пропитанная чернилами смоковниц, трескается под палящими лучами солнца. Он никогда не любил севера, и считал себя здесь сосланным. Не любил и суровой северной природы. Как часто, затворившись в мастерской, он писал заблудившиеся в полях маки.

Дни шли за днями. Мы сидели в папиной мастерской. Я затачивала ему карандаши, или читала вслух. Иногда, откладывая книгу, любовалась тем, как папа работает: спокойствием его взгляда под толстыми очками, уверенными движениями карандаша по альбому.

Варили мерзлый картофель, подсыпали желтый порошок, пахнущий не то подсолнухами, не то орехами. Это были дрожжи. Все тогда ели их, считая, что дрожжи успешно заменяют белковую пищу.

Когда приходили гости папа спускался в гостиную, и сидел, полулежа, в кресле, против камина, где догорали последние прошлогодние дрова.

Готфрид Карлович рассказывал, что форт Ино взорвали большевики, отступая. Война подходит все ближе к Меритяхти, и он часто в последнее время видит военных, как финнов, так и немцев. Аглая Тихоновна поделилась своими сведениями, что в Куоккала и Оллила военных размещают на пустующих дачах, только Илью Ефимовича охраняют, и даже поселили на соседней даче специальный конвой. При упоминании о Репине папа заметно оживился, как-то просветлел, стал вспоминать репинские «среды», которые они когда-то посещали вместе с мамой.

Еще обсуждали, как нам вернуться в Петроград. Аглая Тихоновна говорила, что теперь надо ехать до станции Райоки, переходить пешком мост через реку Сестру, и в Белоострове садиться на другой поезд, идущий в Петроград. Галактион Федорович был уверен, что дачные поезда пойдут уже на этой неделе, бывший ленсман сказал ему, что получил распоряжение готовиться к дачному сезону. Доктор Белинг слушал это с лицом человека, страдающего от необходимости слышать вздор. Он настаивал, что папе, прежде чем идти пешком по мосту через Сестру, следует окрепнуть, а для начала совершать пешие прогулки по Мерихови, каждый раз увеличивая их продолжительность.

Кроме нехватки дров, столкнулись и с проблемой нехватки финских марок. За рубли ничего не продавалось, но кто-то подсказал купить марки, а заодно и продукты, у соотечественников, отъезжающих в Россию. Законы Финляндии запрещали вывозить из страны более пятисот марок и поэтому люди охотно обменивали их на рубли. Почему-то особо ценились 500-рублевые банкноты, за них давали даже больше марок.