Серж Арденн - Герцог Бекингем

Господин Рене Декарт – выдающийся философ, математик, механик, физик и физиолог, создатель аналитической геометрии и алгебраической символики, автор метода радикального сомнения в философии и механицизма в физике, так же, не брезговал дружбой с нашим угольщиком.

Никола Фаре, Марк-Антуан Сент-Оман, Жан Ротру, Теофиль де Вио, вот далеко не полный список светлейших умов того времени, согреваемых долгими холодными вечерами углем и дровами папаши Блошара. Сии возвышенные умы, сделали из простого крестьянина поэта, читавшего своим любимым свиньям гениального Корнеля, и научивших добродушного угольщика определять истинную ценность возвышенного и гениального.

И вот, близко к полудню, после тяжелого трудового дня, пустая повозка, угольщика Блошара, приблизилась к воротам Монмартр. На небольшой площади, перед заставой, было всё так же людно. Две дюжины стражников, не считая нескольких офицеров, по-прежнему с большой строгостью досматривали всех желающих покинуть Париж. Ни один экипаж, ни одна повозка, и даже небольшая крытая тележка, в которую был запряжен осел, не выезжала из города без тщательного осмотра. Все без исключения мужчины, а порой и женщины, определенной стати, были остановлены и подвержены короткому допросу, во время тщательной проверки.

У наблюдавшего с высоты повозки за происходящим Блошара, в общих чертах посвященного, аптекарем валлоном, в суть дела, пересохло в горле. Он достал из-под дощатого сиденья и откупорил одну из сулеек, вмещавшую не менее полторы пинты 7белого вина, заботливо наполненных старухой Клорис, и сделал несколько глотков. Старик почувствовал как из-под его выцветшего, некогда сиреневого колпака, по вискам, потекли струйки пота. Вытерев рукавом лоб, он беспокойно оглянулся, отыскав взором человека, обернутого в льняные лоскуты.

– Эй, старина Блошар, боишься как бы не потерять своё чучело?!

Услышал старик знакомый голос, вызвавший смех трех стражников, уставившихся на вспотевшего Блошара, опираясь на древки протазанов. Отхлебнув, для храбрости, ещё вина, прежде чем ответить насмешнику, хорошо ему знакомому солдату по имени Бормер, угольщик потянув повод, остановил исполинских першеронов.

– А ты думаешь, дружище Бормер, меня не загрызет матушка сего молодца, если я потеряю её ненаглядного Даниэля в проклятых парижских дебрях?!

Искренне удивившийся Бормер, переглянулся со своими товарищами, не прекращающими хохотать.

– А какого дьявола, от тебя нужно его матушке, и на кой черт ты таскаешь за собой это опудало?!

Поднявшись на ноги, но, не спускаясь с передка телеги, старик бросил бутыль, оплетенный лозой, так, чтобы он сделался легкой добычей солдат, и, разведя в стороны руки, прокричал:

– Да потому, что мать этого несчастного, моя сестра!

Блошар завопил так, что все скопившиеся у ворот, как солдаты, так и путешественники, обратили на него свои взгляды. Хитрый старик намеренно затеял этот шум, понимая, что тихо шушукаясь, он лишь привлечет к себе внимание, подобный же спектакль, полагал он, не просто ему на руку, это единственный шанс проскочить кордон.

В этот момент, услышав вопли угольщика, к группе стражников присоединился капрал Варентюа, подхватив бутыль, пущенный солдатами по кругу. Отхлебнув нектара монмартрской лозы, долговязый капрал, с бледным как у мертвеца лицом, подобрел, обратившись к угольщику:

– А на кой черт, этот олух, обернутый какой-то дрянью, словно кокон, и впрямь даже страшно глянуть, притащился за тобой в Париж?!

С охотой приготовившись к объяснению, старик уселся на сиденье, что возвышалось на передке его повозки, и достал вторую сулейку, словно две капли воды, похожую на ту, что заканчивали стражники. На лицах солдат засияли улыбки, в предчувствии приятных минут, что сулят россказни папаши Блошара, тем более, сопровождаемые терпковатым привкусом его прекрасного вина. Ещё несколько стражников, присоединились к компании, лакавшей, по очереди, из оплетенного лозой бутылька.

– Так вот…

Начал Блошар, с интонацией подлинного мастера устных повествований, за что ценили его друзья стражники, охранявшие городские ворота.

– …кто не знает моего сына, малыша Жака?

Солдаты, скопившиеся у повозки, закивали головами, заворожено глядя на старика, словно убеленного сединами актера, читающего с повозки, заменяющую сцену бродячим лицедеям, одну из пьес Шекспира или Лопе де Вега.

– А кто не знает, или запамятовал, напомню: ещё год назад, на моего мальца Жака, было страшно глянуть. Моя старуха пролила реки слез! Да, что ты.. .кому его только не показывали, куда только не возили, и чего только не перепробовали. Ту гадость, что он пил и втирал себе в кожу, я не произнесу в приличной компании. Н-е-т! Даже не проси, не произнесу!