Владимир Гораль - Нуар в таёжных тонах

Словно издалека раздался тихий детский смех. Затем послышались шлепки маленьких необутых детских ножек по деревянному полу. Тут же за ними последовала более увесистая, «взрослая» босая поступь.

Шаги закончились тяжким вздохом совсем рядом с кроватью. Железная панцирная сетка прогнулась с лёгким скрежетом, кто-то присел на край койки.

Андрей почти проснулся. Ему дико захотелось пробудиться окончательно, прогнать мерзкое, забытое ещё с раннего детства ощущение давящего и липкого кошмара, не дающего дышать во сне.

Сжалось сердце в груди. Неожиданный сбой дал мощный тренированный «мотор» молодого мужчины-бойца, не раз бывавшего в передрягах. Сташевичу пришлось совершить невероятное усилие над собой. Подскочив, он присел на кровати и выдохнул под аккомпанемент резко заскрежетавших пружин. Всё тело покрывал мерзкий липкий пот.

– Чёртово дело! Что за ведьмовщина? – громко выругался он в сереющий предрассветный сумрак спальни. А сам подумал: ещё немного – и намочил бы постель, словно испуганный карапуз. Странно, ведь с младенчества кошмары не мучили…

Сташевич поднялся с койки, зажёг керосиновую лампу. Сна не было ни в одном глазу, поэтому он умылся под рукомойником. Вытирая лицо и шею, походил по горнице. Растопил щепками плиту при главной печи и поставил на неё греться большой медный чайник. Важная посудина относительно недавно была тщательно вычищена и солидно посверкивала теперь матово-красными бликами.

– А кстати! – хмыкнул Андрей и зачем-то подмигнул тусклому отражению. Собственная физиономия на боку закипающего чайника выглядела кривой и рыжей. – Хотя Бабр почему-то не пожелал говорить на это тему, но здесь, в этом доме, кто-то совсем недавно жил. Совершенно точно жил, вон как ухожены вещи. Чувствуется заботливая рука, скорее всего, женская. Надо бы разузнать о прежнем хозяине. Или хозяйке?

В странном доме за пределами лагеря он больше не ночевал. Благо в служебном кабинете имелся диван, и Сташевич рьяно взялся за дело на новой должности. Дело хоть и новое, но понятное – с утра до вечера он работал с личными делами военнопленных. Когда из-за рези в глазах не мог больше читать, капитан знакомился с заключёнными лично, с глазу на глаз, так сказать. Вызывал по одному, беседовал на разные темы. В особо интересных случаях задерживал визави надолго, не скупясь на время. Вербовка осведомителей – это занятие серьёзное…

Рано утром заключённых увозили по железке на работу – прокладку новых путей. Возвращали их ближе к ночи валящимися с ног от усталости после двенадцати, а то и четырнадцати часов тяжкой работы. Первое время Андрей добросовестно беседовал со старшинами военнопленных немцев, назначенными лагерным начальством. Вызывая их каждый вечер, вскоре он понял, что особого толка от этих встреч не последует. Для серьёзного контроля над лагерным контингентом необходима настоящая оперативная «пахота». Кружевная тонкая работа сродни глубокой разведке. Мудрёные схемы по выявлению истинных, не назначенных «сверху» вожаков. Тайные, по-тихому прикормленные «стукачи» из среды военнопленных и вольной обслуги. Следовало сменить тактику и найти подходы…

Сташевич всегда был добросовестным офицером. Тем не менее он никогда не забывал и о своём мужском интересе. Симпатичная, светленькая и одинокая фельдшерица Даша Громова понравилась ему с первого момента их знакомства. Что же касаемо Андрея, то сам капитан, высокий и стройный блондин, имел правильные и, как говаривали в старое время, аристократичные черты лица. Он с ранней юности пользовался успехом у женщин.

Другое дело, что Сташевич по природе своей Казановой не был. Даже напротив, он стеснялся своей приятной внешности. Не слишком умные девицы, окружавшие его в юности профессорские дочки, ошибочно принимали эти рефлексии интеллигентного молодого человека за высокомерие. Потом пришла война. На место свиданий с «девушками из хороших семей» пришли романы с женщинами войны – связистками и госпитальными медсёстрами. Всё это было не по-настоящему, по-военному быстро, по-фронтовому скоротечно. Слишком легко и доступно, что ли.

О любом сотруднике Бирюслага, в силу своего служебного положения, Сташевич мог узнать очень многое из его личного досье. Однако когда дело коснулось Громовой, сама мысль об этом вызвала у него резкое неприятие.

– Это обычная элементарная порядочность, – пояснил себе капитан. И тут же поморщился от кричащей наивности, да что там – пошлой фальши, возникшей при данных обстоятельствах мысли. – Да уж! Элементарная порядочность просто крайне необходимо лагерному «куму»!