Анатолий Самсонов - Параллель - операция «Вирус» и дело Понтия Пилата

Подошедшая египтянка, держа в руке светильник, ждала указаний. Прокуратор обратился к ней: – Луция, проводи гостя, ты мне сегодня более не понадобишься. С легким поклоном женщина отступила и, грациозно развернувшись, пошла к входу во дворец. Попрощавшись с прокуратором, Арканий последовал за ней. Обе фигуры скоро пропали в покоях дворца. Пилат остался один в крошечном освещенном клочке пространства, окруженный ночной тьмой. Расстелив свиток перед собой, Пилат начал читать пояснения Аркания о том, что текст содержит подробное изложение проповеди Иисуса, с которой он обратился к своим последователям в горах недалеко от Геннисаретского озера. В этой проповеди, названной потом Нагорной, Иисус, словно предчувствуя скорую смерть, изложил в лаконичной форме суть своего учения.

Прокуратор углубился в чтение. Оно сразу захватило его. Склонившись над свитком, Пилат вчитывался в строки, возвращался назад, вскидывал голову к небу, обдумывая прочитанное, и продолжал чтение. Его охватила внутренняя дрожь и ощущение того, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного и в то же время очень простого, что он прикоснулся к чему-то огромному, чистому, светлому и… такому… недоступному.

Дочитав, Пилат отложил свиток в сторону и уставился на огонек светильника. Его охватило состояние оцепенения. Не отрывая взгляда от огня, прокуратор достал из кожаного мешочка на поясе высушенный и скрученный в небольшой шарик снотворный корень мандрагоры, морщась, сжевал его и запил вином. Огонек светильника запрыгал в попытке удержаться на фитиле, недовольно зашипел и погас. Освещенное пространство сжалось и это вызвало непонятную мысленную ассоциацию с только что прочитанным текстом. Но эту не оформившуюся мысль оттеснили куда-то видения прошлого.

Пилат увидел самого себя, идущего шаткой походкой к своим солдатам, хрипящего из последних сил: – прощены! – и падающего в траву. Он вспомнил, как свет в его глазах начал меркнуть и сжиматься пока не превратился в точку, которая тоже исчезла в темной тишине. Потом резкий запах и прямо перед ним невозмутимое лицо центуриона Потера, держащего в руках тряпку, смоченную уксусом.

Очнувшись, он не мог понять, сколько времени был в забытьи. Кое-как встал, опираясь на мощную руку центуриона, и стал осматриваться. Он увидел вокруг себя радостные лица легионеров. Радостные оттого, что они победили, что они остались живы, что они прощены и избежали децимации и позорной казни. Он увидел, как солдаты уносят раненых к уже поставленным шатрам эскулапов, затем возвращаются и укладывают тела своих погибших в бою товарищей в ряд, показавшийся тогда Пилату бесконечным. Затем бегут к поверженным, но еще живым врагам. Те ковыляют, бегут, ползут, пытаясь спастись, или просто катаются и корчатся на окровавленной траве, завывая от боли и страха. Но убежать, уползти, спрятаться и спастись не удается никому.

Начинается кровавая вакханалия. Перед Пилатом поплыли лица его солдат, теперь искаженные ненавистью, обезумевшие от крови, потерявшие человеческий облик. Пилат хочет крикнуть им: – Опомнитесь, римляне! Вы же воины, а не убийцы! – Но нет сил. Да и… бесполезно.

Послышался треск и шипение. Погас и второй светильник. Пилат в полной темноте вытянулся на ложе и закрыл глаза. Теперь он мысленно видел перед собой избитое, в кровоподтеках лицо осужденного, его полный достоинства спокойный взгляд уже отрешенный от этого мира, который он хотел видеть совсем другим и за который готовился принять смерть. Перед этой светлой величественной фигурой стоит согбенный, черный Кайафа, потрясающий рукой со скрюченными пальцами, сверкающий глазами и брызгающий слюной. Пилат хочет оттолкнуть черную фигуру, но не может поднять ватную руку. Тогда он решил увести осужденного от этого злобного фанатика, но не смог сделать и этого. Свинцовые ноги не отрывались от пола.

Последней мыслью Пилата, прежде чем сон окончательно завладел им, была: «И этот человек с его Учением и Верой, да в наше-то время?! О, небо! О, люди»!

Пилат проснулся с восходом и первое, что увидел: пылающего в лучах солнца на Стратоновой Башне императорского орла. Прокуратор встал с ложа и, накинув на плечи плащ, подошел босой к каменным перилам террасы и замер. Утреннее солнце, наполовину выплывшее из-за линии горизонта, ласкало лицо первыми нежными лучами. Это восхитительное время, когда солнце еще мирится с соседством ночной прохлады. Но оно, увы, непродолжительно. Как только светило оторвется от земли, его лучи, теряя нежность, зальют все горячими, а затем испепеляющими потоками света, раскаляя камни и стремясь выжечь все живое. Наслаждаясь минутами утреннего покоя, Пилат вернулся мысленно к вечеру минувшего дня: к беседе с Арканием, к прочитанным свиткам и той последней, врезавшейся в память мысли: – «И этот человек – Иисус, с его Учением и Верой в наше-то время!»