Владимир Бутенко - Казачий алтарь

– Ну?

– Нонче хоронят.

– Да ты что?!

– Вчерась утрецом наскочили. Завели за сарай и шлепнули.

– А сколько ж их было? – зябко передернул плечами Степан Тихонович, поправляя холстину, взмокревшую от мороси.

– Ктой-зна. Его жинка троих видела.

– Не впоймали? – встревожился и Тихон Маркяныч.

– А энто все одно, что дожжок ситом ловить! Приказано создать по хуторам отряды самообороны. Вот такие пирожки с начинкой… Ну, бывайте здравы. – Григорий насунул картуз и дал коням ходу.

Мелкий дождик все гуще сек по лицам. Залоснилась наезженная дорога, подернулась понизовой пеленой. Крепче запахло от лошадей шерстью и сыромятью упряжи. По первой склизи ступали они отрывисто и напряженно. Слыша, как барабанят по фуражке капли, Степан Тихонович взбодрил кобыл кнутом. Замелькали у посторонок берцы, из-под копыт россыпью ударили в переднюю грядку комки грязи. Учащенно заскрипели колеса, и вскоре от нагретых втулок поднялся терпкий дегтярный дух.

Пустынно-сиротливо было в степи, придавленной тучами. Бурели мокрые жнивища, с ворохами бросовой соломы. Лишь одно поле наполовину было вспахано. Степан Тихонович вспомнил, что и ключевские поля до сих пор не тронуты плугом. Ждали дождей, чтобы распушилась земля. А ну как затянется слякоть? На быках и до Рождества не отсеешься!

– Надо тобе, Степан, пистолет выпросить, – неожиданно посоветовал отец. – Не дай бог, подстерегут…

– Я перед немцами, как Мирон, не выслуживаюсь. О покойниках плохо не говорят, но… Сволочной был! Учителя-еврея выдал. Это у него в хуторе повесили коммуниста…

– Перестренут партизаны – разбираться не станут. Раз на службе у немецкой власти, значится, изменник. Эх, простофиля ты кленовая! Ну, на кой ляд камень на шею нацопил? А? Кричал я на сходе? Оборонял? А он отца родного не послухал, как оглох!

– Опять завели? Я же не ради Гитлера стараюсь – ради своих людей! Надоело, батя, оправдываться! Неужели и вы мне не верите?

– Я-то, сынок, верю. А другие… Кочет в третий раз не пропоет – отрекутся. Никто не защитит!

– Что будет, то будет. Хватит!

– Да… Все забываю… А Фенька-то еврейской нации! Сама призналась. Слава богу, что проводили.

Степан Тихонович ответил совершенно спокойно:

– По паспорту она – полька. Гулимовская. А что болтает лишнее, то уж тут, как говорится, не от большого ума.

Когда в речной долине, сквозь дождевую мжицу, проступила ключевская окраина, Степан Тихонович, ненароком предавшись давним воспоминаниям, признался:

– Честно говоря, я евреев уважаю. Окажись председателем «тройки» не Арон Моисеевич, а кто-либо другой, то уже, наверно, и косточки мои бы сгнили. Помните, у нас сельсовет возглавлял?

– А как же! Маскин. Носатый такой.

– Я вам рассказывал… Заводят меня на суд, а посередине стола – Моисеевич. Вижу: узнал. И давай мне вопросы задавать, на удивление остальным. И так-то ловко подвел, что под пятьдесят восьмую статью не подпадаю. Иначе бы не четыре года лагерей получил, а все десять. Можно сказать, в рубашке родился…

Описав дугу по придворному спорышу, лошади повернули к воротам. Тихон Маркяныч валко слез и, сутулясь под тяжестью намокшего тулупа, поплелся их открывать.

– Не надо, – остановил его возница, торопливо наматывая вожжи на остяк грядки. – Пообедаю да в управу побегу.

Из летницы, услышав шум подъехавшей фурманки и голос мужа, метнулась Полина Васильевна. На радостно преображенном лице сияли глаза.

– Яша… Яша дома! Вернулся.

Старик оторопел. А Степан Тихонович уронил вожжи, спрыгнул на землю. На затекших, непослушных ногах дохромал и прислонился к верее. И вдруг оробел, осознав, каким трудным будет разговор с родным сыном…

На углу трехэтажного здания, бывшей мужской гимназии, Фаина невзначай увидела табличку, на которой по-немецки и по-русски значилось: «Нестеровская». А прежде была – «Советская». Не счесть сколько раз бывала она здесь, во втором подъезде, у Лапушинских.

Знакомо дилинькнул за дверью колокольчик. Послышались быстрые шаги. Дверь широко распахнулась. Улыбка тети Риты, старательно причесанной, наряженной в бежевое платье с голубой вставкой, мгновенно погасла.

– Фая? К нам? – Похолодевший взгляд скользнул вниз.

– Здравствуйте! Я приехала, а нашу квартиру опечатали…

– Ах, незадача! Что же, проходи.

В коридоре пол был еще влажноват, пахло цветочными духами. На кухне что-то шкворчало. В проем двери, в гостиной, виднелся стол под белой скатертью.