Олег Малахов - Не Близкие Люди, Морана

Но Лукомский вносил разрушение в этот налаживающейся душевный мир Елизаветы Сергеевны, а новое счастье грозило порваться и исчезнуть.

Нехорошо и мрачно было и на пристани.

В конторе случилась крупная кража со взломом. Событие небывалое за всё время, пока Модзалевский был агентом «Сома». Из письменного стола в агентском кабинете исчезли 3.000 рублей конторских денег. Кто их украл понять было нельзя. В конторе все служащие были людьми вне подозрений, почти сплошь проверенные работники с хорошей репутацией, а молодые сотрудники были под крепким надзором. Втихомолку винили самого Модзалевского за допущенную халатность: как это он оставил такие деньги в столе, не положив их в несгораемый сейф, или почему не переслал в главную контору, тем более, не было никакой надобности в такой сумме для текущих расходов.

Чакветадзе ходил словно в воду опущенный и ни с кем, против обыкновения, не шутил. Чтобы найти виновного в краже, он затаскивал в свой кабинет, по очереди, всех молодых служащих и там, крича на них, заставлял каждого из них клясться самыми страшными клятвами, не он ли виноват? Служащие выходили из кабинета обиженные, красные и с охрипшими, от усиленных оправданий, голосами. Особенно усиленно грузин кричал на своего молодого помощника и протеже, он нашёл его и вывел в люди, Сухомлина. Сухомлин потом во всеуслышание жаловался, что Чакветадзе даже «пытал» его.

– Ой, не придумывай! – сомневались сослуживцы. – Просто, небось, по шее надавал. Это с ним бывает. Горячая кровь, как-никак. Чего обижаться-то?

– По шеи, или не по шее, это уже моё дело, – возражал Сухомлин, – буду жаловаться, такое нельзя себе позволять!

С той поры Сухомлин стал сильно не ладить со своим патроном и, несмотря на весь страх, который внушал ему грозный грузин, звал его втихомолку за спиной «грузинской мордой». И, вероятно, для того, чтобы придать себе больше веса в глазах окружающих, Сухомлин, и раньше склонный к позёрству, завёл себе какие-то необыкновенно яркие галстуки и высочайшие бумажные воротнички, поражавшие своими размерами и белизной.

В день кражи Николай Павлович чувствовал себя не совсем здоровым и остался дома. О краже ему сообщил по телефону Чакветадзе, позднее явившийся к нему лично.

– Ну, казни меня, Николай Павлович! Я виноват! Перед тобой виноват! – начал он, войдя к Модзалевским.

– Бог с тобой, Иван Иваныч! Чего это ты? – возразил взволнованный Модзалевский. – Не ты виноват, а я… Я же оставил деньги в столе… Наконец я агент, я отвечаю, тут нечего и разговаривать!

Узнав, что Николай Павлович хочет пополнить украденную сумму своими собственными деньгами, грузин таинственно наклонился к нему и, скорее мыча, чем шепча, предложил:

– Николай Павлович, смотри, пожалуйста… Я человек одинокий, а ты человек семейный и не молодой. У меня есть три тысячи… Возьми их, сделай милость.

Модзалевский даже руками замахал от неожиданности.

– У меня детей нету, жены нету! – продолжал Чакветадзе. – Куда мне деньги? Ещё заработаю, не страшно… А ты возьми, пожалуйста, тебе много денег надо. И чтобы ты не говорил, не ты, а я в этом деле виноват: недоглядел, прозевал. Ты человек старый, больной, а я молодой, Чакветадзе было 34 года, здоровый. Да и вообще ты мой единственный настоящий друг, я тебя одного оставить в беде не могу.

Николай Павлович, взволнованный до глубины души, обнял Иван Иваныча и прослезился, но категорически отказался от его предложения и в тот же день перевёл в главную контору свои собственные 3.000 рублей.

Лукомский, не дождавшись ответа, решил наконец добиться личной встречи с Модзалевскими.

Несмотря на жару, он одел чёрный сюртук, тёмные перчатки, длинное пальто, цилиндр и высокий, худой и мрачный, словно привидение, поехал на извозчике в своё прежнее жилище.

Его появление у парадного крыльца произвело полное смятение в доме Модзалевских. Первая его увидела няня. Уже ранее заряженная общим страхом, царящим в доме, она кинулась в детскую и заплетающимся языком, задыхаясь, закричала:

– Приехал! Приехал!

– Что с тобой? – спросила, недоумевающая, Елизавета Сергеевна.

– Он приехал!

Елизавета Сергеевна поняла… Она схватила Сашу в объятия и, не отдавая себе отчёта в том, что она делает, потащила его в свою спальню, оставив неодетый носок и башмачок на детской кроватке. В спальне она заперлась на ключ и сквозь дверь кричала:

– Не пускайте! Не пускайте его!

В кабинете Модзалевского в это время ещё находился Чакветадзе. Разразившаяся суматоха, звонок на парадном крыльце, беготня и крики за дверями удивили его. Он начал было своё «смотри, пожалуйста», но не окончил: он увидел в окно стоявшую у подъезда длинную чёрную фигуру, которая методически, словно поршень двигателя, приподнимала и опускала руку, чтобы раз за разом нажимать на звонок.