Сармат - Сибирь-медвежья сторонка

После пирушки, когда сотрапезники уже в третий раз выслушали друг от друга заверения в вечной любви и дружбе, они наконец-то распрощались и пошли каждый восвояси. Захар Иванович пил меньше других: он знал, что назавтра царь будет спрашивать его со всяческими подробностями о сегодняшней трапезе, а может быть, даже потребует и записать, кто и что говорил на пиру. За простоватой внешностью царя скрывался изворотливый разум.

Когда Захар Иванович переступил порог царских покоев и вышел на улицу, его догнал боярин Голицын. И сразу без обиняков начал:

– Ну и как тебе сегодняшняя трапеза, Захар Иванович?

«Ну, началось, – подумал дьяк. – Вот они, часики-то, выплывают». Однако виду не подал, что о чём-то догадывается, а продолжал источать приятность и радушие. Вслух же сказал:

– Да по мне, так хорошо потрапезовали, Василий Васильевич.

Окончание «ич» в отчестве Голицына он постарался произнести чётко и с нажимом. Ещё не каждый боярин на Москве был удостоен такой чести, чтобы его отчество имело такое почётное окончание. Это было нововведение, придуманное царём: денег платить не надо, а скажи «ич» в отчестве – человек и радый. А потом, подумав, рискнул:

– Только отец Никон чегой-то за Третий Рим вещал, я не шибко понял.

Хитрил Захар Иванович: всё он распрекрасно понял, но решил в простачка поиграть – а вдруг и Голицын что-нито брякнет. Но было похоже, что боярин пошёл с ним на разговор в открытую. Он сказал думному дьяку:

– Давай присядем, Захар, да вот хотя бы на этот ящик, и поговорим ладом. Я ведь понимаю, что ты рядом с царём чаще других пребываешь, он тебя, конечно, не слушает, но, я мню, прислушивается.

Сели на ящик торговый, помолчали, а потом боярин начал говорить, да сразу и гладко, как будто заранее приготовил сказ свой:

– Ты же знаешь, Захар Иванович, что я не так давно всю Европу верхами проехал. Сам знаешь, верший человек с седла много больше видит, чем пеший, а тем боле, чем тот, кто в карете или возку санном катается. Дык вот что скажу я тебе, мой дорогой дьяк. Ехал я, смотрел внимательно по сторонам, и горько на душе у меня было. А почему? А потому, что Европы я с Московией нашей сравнивал. И вот теперь думаю я: легко сказать «Москва – Третий Рим», а куда нашу грязь московскую по колено девать? Ведь только площадь Красная камнем мощена да две улицы, ближние к ней. А пьянство у нищебродов наших чем закроешь? Ты загляни в любой кабак московский – вонища такая стоит, какой у доброго хозяина и в хлеву нету. Помои хозяйки московские прямо с порога на улицу выливают. Да что там говорить, окна у нас все слюдяные, а в Европе я ни одного слюдяного окошка не видал – всё стекло. У нас пока только в домах горожан богатых стёкла стоят. Тамошние люди тоже пьют, да только пиво, потому и пьяных не увидишь. А по нужде? У нас в каждом дому ушат стоит, дык хорошо ещё, если в сенцах. Что молчишь, Захар Иванович, что молвишь на мои слова?

– Дык что тут можно ответствовать? Я мыслю, правду ты вещаешь, как видал, так и молвишь. А бани-то есть у них в Европах?

Сказав эти слова, дьяк хитро подмигнул князю, и оба расхохотались.

– Бани я в Европе не наблюдал, Захар Иванович, дома в корытах моются; да, честно сказать, и горшки для нужды у них даже в богатых домах стоят.

Захар Иванович внимательно слушал Голицына, а потом молвил:

– Не пойму я тебя, князь, к чему ведёшь энти речи?

– А речи мои к тому, Захар Иванович, что при удобном случае замолви за меня словечко царю-батюшке – хочу я с посольством в Европу отбыть. Служить буду верой и правдой, ты меня знаешь, а грязь московская надоела по горло, и даже выше.

Помолчал Захар Иванович малую толику времени для важности, а потом ответствовал:

– Быть по сему, Василий Васильевич, недолго ждать будешь. Его царское величество Алексей Михайлович уж спрашивал меня по энтому делу – мол, кого подберём с посольством в Неметчину ехать? Буду царю тебя навяливать, боярин. Только ить царь может и не отпустить от себя такого бравого боярина, любит он тебя, князь. Ну да ничего, Бог не выдаст… – и замолчал на полуслове, понял, что чуть не ляпнул непотребно.

На этом и расстались, довольные друг другом. Голицын был доволен, что выплясывалось его дело с посольством, а дьяк был доволен, что сможет после этого дела не считать себя должником Голицына, только дело это нужно было решать верно и окончательно.

Размышляя таким образом, Захар Иванович незаметно подошёл к своим воротам и стукнул кольцом воротным три раза подряд. Немного подождал и ещё раз стукнул. Ворота отворил опять Николка, стоял и смотрел на отца выжидающим взором. Захар сказал весело: