Илья Морозов - Эсер

– Не сдюжит он до утра, – тихо шептала мать в тёмных сенях, чтобы он не услышал, вытирая глаза краем косынки.

А он всё слышал.

Маленького Буяна лихорадило. Он лежал на тёплой белёной печи под одеялом и под собачьей дохой, но всё равно дрожал всем телом. Кости будто ломало, ломало не только плечи и локти, но и кисти рук и самые кончики пальцев. Буян жмурился, пытаясь уснуть, понимая, что во сне ему возможно станет легче. Старая бабка говорила, что сон всё лечит. Ещё она говорила, что сон дороже всего. Буян иногда проваливался в скомканный тревожный сон, но скоро приходил в себя. Полубредил, полуспал. Когда просыпался, слышал, как мать с отцом перешептывались.

– Надо бы священника позвать, – шмыгала носом мать.

– Начто ему священник? Не в чем ему ещё каяться, – отрезал отец.

– Тогда могилку бы копать, зимой небось небыстрое это дело, – скороговоркой выпалила родимая. – Заранее нужно. А я саван шить… Кто ж знал?

Буян тихо заплакал, тихо, чтобы мамка не услышала. А ещё страшнее, если услышит папка. Он не хотел умирать. Он не хотел, чтобы его завернули в белое, чтобы его кинули в промерзшую землю и закопали, закидали оледеневшими комьями, как собаку. Ему почему-то думалось, что его похоронят не на общем кладбище, а где-то на заднем дворе, за забором, чтобы никто не знал. Чтобы не вспоминали. Буян представил, как ему будет холодно, темно и страшно там под землёй. И, наверное, ещё там будет очень тихо.

– Баню топи, – коротко сказал отец.

– Что тебе баня? Ночь на дворе.

– Сказано тебе, старая, баню топи, значит, топи! – выругался отец, добавив пару бранных слов. – Растудыть тебя!

Буян услышал, как мать вышла во двор, а отец сел на лавку и тяжело вздохнул. Горелка на столе коптила, еле тлела, освещая его суровое печальное лицо. Густую бороду и виски обильно осыпала седина, как мука мельника.

Стараясь не плакать и не дрожать, Буян долго смотрел на отца, на его мокрые глаза, на тяжёлый лоб с неровными морщинами. Он думал, что пока он жив, пока он смотрит, то его не станут хоронить. Но он всё-таки задремал.

Снился ему жаркий июльский день, когда дед Христик и папка впервой взяли его с собой на покос. Дед шёл впереди, врезаясь в траву по пояс, широко размахивая острой косой-литовкой, а отец шел следом. Они приходились друг другу тестем и зятем. Отец был моложе и крупнее, но всё равно шёл следом. Так всегда было. Высокая зелень со свистом ровно падала к ногам косарей, словно смиряясь, кланяясь благородному крестьянскому труду. Бескрайнее поле наполнялось сильным запахом свежескошенной травы.

Ни грести, ни, тем более, косить пятилетний Буян ещё не мог, поэтому прятался от солнца в тени околока. Сторожил обед. Жирные оводы кружили над серым конём, но он гонял их густым тяжелым хвостом. От беспокойства коня поскрипывала старая телега: распрягать не стали. Буян ловил в траве ящерок и маленьких заблудившихся лягушат. Ящерки отбрасывали хвосты и вырывались из его рук. Буян всё думал, как это им не жалко свои хвосты? Разве можно им дальше жить без хвостов-то?

Когда солнце поднялось выше всего, дед с отцом пришли обедать. Они аккуратно сложили косы на телегу, рукавами вытерли пот, по очереди жадно напились воды из деревянной лагушки. Отец стал разворачивать кулёк с едой, который им собрала бабка.

Дед Христик подошёл к Буяну, сел перед ним на колени и протянул что-то в кулаке.

– На, Буян, попробуй. Сладко.

Он разжал большую грубую ладонь, и Буян увидел кусок золотистого мёда прямо в сотах.

– Ого, дед, где ты его нашёл? – Буян обеими руками взял мёд, и он потёк по локтям.

– Это тебе пчёлки передали. Кушай. Сладко.

На самом деле, конечно, в буреломе травы он просто наткнулся и покосил пчелиный улей. Приложил холодное лезвие косы к местам, куда его пожалили, и пошёл дальше.

– Как же его есть? – Буян с интересом разглядывал соты.

– А ты целиком клади в рот и соси. А что останется, выплюни.

Дед встал с колен и пошёл к телеге обедать, а Буян набил полный рот пчелиными сотами.

– Надо было потом, – сказал отец. – Сейчас мёда поест, а нормальную еду не будет.

На телеге расстелили небольшую косынку, а на неё разложили обед: хлеб, кусочек сала с прослойкой, крынка молока да вареные яйца.

– Иди поешь, – позвал дед Христик.