Эдуард Бульвер-Литтон: Последние дни Помпеи

— Клянусь Поллуксом! — воскликнул один из молодых гладиаторов, — вино, которое ты нам преподносишь, старый Силен, может разжидить самую лучшую кровь в жилах! — и при этом он хлопнул по спине широкоплечего человека в белом переднике и заткнутыми за пояс ключами и тряпкой. Это был сам хозяин, Бурбо, человек, уже приближавшийся к старости, но вид его говорил о необыкновенной силе, перед которой спасовали бы и молодые, если бы не избыток мяса на мускулах, отекшие щеки и уже порядком отяжелевшее тело. В течение многих лет отличался он на арене и, наконец, уже был отпущен на волю, с почетным жезлом.

— Ну, подальше с твоими дурацкими колкостями, ты, молокосос! — заворчал атлет-хозяин, — а не то ведь двумя пальцами раздавлю, как егодку крыжовника.

При взрыве смеха, последовавшем за этой угрозой, взошли наши приятели; неуклюже кланяясь, приветствовал их Бурбо и провел в смежную комнату, где, кроме слепой Нидий, была еще Стратоника, жена Бурбо, коренастая, не молодая уже женщина, с растрепанными волосами и черными, как уголь, постоянно вращавшимися глазами.

— Чему обязан я этой честью? Чем могу благородному Главку и достойному Саллюстию служить? — спрашивал Бурбо, с шумом пододвигая гостям два простых стула.

— Вот что, добрейший, — сказал Главк, — тут находится Нидия, твоя слепая рабыня, мы пришли ради нее. Девушка хорошо поет и умеет ходить за цветами: я бы желал подарить такую рабу одной даме. Не хочешь ли ты мне ее продать?

Видно было, как при этих словах афинянина затрепетала от радости бедная слепая. Она вскочила, откинула распустившиеся волосы и оглянулась вокруг, как будто была в состоянии видеть!..

— Продать нашу Нидию? нет, ни за какие деньги! — закричала Стратоника, подперев бока своими костлявыми кулаками.

Слепая, вероятно, не раз уже испытывала на себе силу желаний своей хозяйки, поэтому с тяжелым вздохом отошла она в сторону, глубоко огорченная решением Стратоники. Но Саллюстий вступился и воскликнул довольно повелительно:

— Возьми назад свои слова, женщина; что вы сделаете для Главка, то вы мне сделаете. Ты знаешь, Бурбо, что для тебя значит Панза, мой двоюродный брат, заведующий гладиаторами? Одно мое слово, и вы можете быть уверены, что ни капли вина и масла больше не продадите! можете хоть разбить ваши кружки и закрыть торговлю. Главк, Нидия твоя!

Бурбо искоса посмотрел на свою разгневанную супругу, помолчал в замешательстве, потом повернул к ней свою огромную, как у быка, голову и нерешительно проговорил:

— Девочку ведь надо бы на вес золота продать!

— Скажи цену, уж из-за этого-то мы не разойдемся, — сказал Главк.

— Мы за нее отдали шесть сестерций, теперь она стоит вдвое, — пробормотала Стратоника.

— Вы получите двадцать, — сказал грек, — пойдем сейчас же к властям, Бурбо, а потом иди за мною в дом и получишь выкупную сумму.

— Я бы милого ребенка и за сто сестерций не продал, если бы это не ради уважаемого Саллюстия, — плаксиво заметил Бурбо.

— Отдаешь? — спросил Главк, согласно обычаю.

— Отдается, — ответил Бурбо, увидя, что жена кивнула ему головой в знак согласия, очень довольная хорошей сделкой, которую удалось заключить.

— Значит, я иду с тобой! — прошептала счастливая Нидия, протягивая руки к Главку.

— Да, доброе дитя, и твоя самая тяжелая работа теперь будет заключаться в том, что ты будешь петь твои греческие песни самой любезной даме в Помпее.

Когда они вышли в переднюю комнату, то не мало были удивлены, увидав Клодия и его Тень, стоявших между гладиаторами. Увлеченные своим делом, с записными дощечками в руках, эти богатые патрициане не сразу заметили своих знакомых. Они пришли сюда, чтобы лично узнать силы и шансы на успех тех из гладиаторов, которые должны были участвовать в ближайшем представлении на арене Помпеи, чтобы сообразно с этим рассчитать, за кого и против кого биться об заклад. Странно было видеть этого изнеженного Лепида, который прятался от каждого солнечного луча, боялся простудиться от легчайшего ветерка, теперь, среди этих грубых людей; своей выхоленной, беленькой ручкой хлопал он по широким спинам, ощупывал крепкие мускулы; говорил с ними о кулачном бое и смертельных ударах так спокойно, как будто беседовал со своим портным или парикмахером. Желание выиграть вместе с Клодием побольше пари на предстоявшем бое гладиаторов одно только, кажется, и могло еще возбудить его к деятельности.