Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2

─ Как же я вас исцелю, если вы убиты наповал? Разве я кудесница-воскресница? Вашу руку, живо!

─ Желаете предсказать мою судьбу, мою любовь, мою смерть?

Посчитав пульс, врач строго повелела:

─ Сидите смирно! Вы ранены! ─ и стала разрезать ножницами галифе, с особою ласковостью смазывать рану, бинтовать ногу.

Башкин искоса наблюдал за влюбленными. Он видел, как присмирел, притих суровый воин, полностью отдавшись во власть женской воли, женскому милосердию, испытывая бесконечную радость и сладость от нежного, легкого, родственного прикосновения ее пальцев, ее взгляда, близости ее дыхания.

Сама Надежда Сурикова мила и красива. И, безусловно, избалована мужским вниманием. Все в чаровнице было от красоты: и русые, коротко подстриженные волосы, изящно прибранные под пилотку, и нежный овал лица, и длинные ресницы, и ореховые глаза, где жили застенчивость и певучесть, и чувственные груди, откуда по греховности шел зов любви и чарующая ласковость! Ремень туго стягивал ее гимнастерку, тонкую талию. Она звала, волновала! И что было приятнее всего, не несла горделивую надменность. Странно было видеть такую чуткую красивость на огненном разломе жизни! Надежде бы кружиться в вальсе на княжеском балу, мчать в удалые разгоны по Руси на свадебной тройке, слушать гармонь, ловить, играя и смеясь, сладостные поцелуи, жить, как царице Руси, любовью и светлынью. Каждый бы отдал жизнь за ее любовь! Ее красота была от солнца, от таинства.

Остановив кровь на ноге Михаила, врач и дальше бинтовала рану с особою нежностью, замирала, если видела его боль, и, переждав ее, еще осторожнее вершила милосердие. Видно было, что любят друг друга. Но еще не дошли до смелости на все времена отдать себя! Жили чистотою целомудрием. И еще только-только постигали правду любви, ее мудрость, ее музыку, ее загадку.

И Башкин невольно подумал, зачем командир орудия подбивал его на любовь к писаной красавице? Засомневался в ее любви? Решил выверить свои чувства? И ее? Хитрец-мудрец этот сибирский богатырь, с распадом русых волос, синими глазами, как у скифа. Зря беспокоился! Жили два солнца рядом!

Красавица не взволновала его. Только сильно, до исступления, растревожила память, где он, по сладостному чувству, увидел свою крестьянскую родину, Пряхино, увидел юную девочку-россиянку с двумя косичками, с огненными, живыми и любопытными глазами, какую любил до боли, слез и ненасытности.

И еще он подумал, наверное, тяжело любить на войне.

Где во всю землю пожарища, где пули и бомбы.

Где могут убить.

III

Сто шестьдесят первая стрелковая дивизия Брянского фронта находился в резерве. Александр Башкин каждое утро чистил пушку, изучал полевую артиллерию; помогал ездовым водить по вечерам на реку Девицу закрепленных лошадей, по любви купал, старательно скреб и мыл. Приходилось выезжать на разбомбленные железнодорожные станции у станиц Кочетовка, Стрелица, Гремячее, спасать людей из горящего вагона, рыть братские могилы, по печали, по трауру хоронить страдальцев, тушить пожары, какие зловеще отражались в полноводном Доне. Спасали от огня вагоны с хлебом, с танками.

Такая работа тяготила, угнетала. Но жизнь не звала к битве. И не звала смерти! Вокруг была весна, пробуждалась земля, привыкшая в благости, по милости одаривать человека радостью, светлынью! Она звала пахаря к пашне, птицу в поднебесье, зверя к любви. Густо зеленели леса, ожили цветами крутояры, цвели яблони в саду, привольно пели соловьи. Жизнь звала любить солнце.

Но не было, не было желанного покоя в душе Александра! Он внимательно отслеживал сообщения в газете и знал, что пал Севастополь, близилось падение Воронежа. Дела на Сталинградском направлении все усложнялись! И Башкин откровенно рвался на поле битвы. Он чувствовал Россию, как великий и мятежный сын ее, кто призван служить страдалице верою и правдою. И стыдился жить в пиршестве тишины! Он уже привык быть между жизнью и вечностью. И привык нести в себе зов битвы. Его сердце было выпестовано по принципу Христа: пахать, так пахать, воевать, так воевать! Целовать крест, так целовать!

Крестьянин из Пряхина не боялся войны.

Не страшился смерти, ее вечного таинства!

Он боялся себя.

Своего безделья. Своего отчаяния! Молчания звезд. И земли.

И вскоре затишье было нарушено. В июне в дивизию прибыл командующий фронтом генерал Федор Иванович Голиков.

И всюду живо спрашивал:

─ Как настроение, орлы?

Отовсюду неслось: